Бэль, окинув взглядом площадку, смело направилась к ним. Что-то долго объясняла, спорила. К их беседе с фронтменом группы подключились все музыканты, споря и что-то доказывая. Подмывало подойти и послушать, что за пакость она задумала, что даже музыканты не могут прийти к единому мнению, но, поскольку меня попросили «стоять здесь», я стоял.
Наконец договорились. Из сумочки Бэль к ребятам перекочевало несколько золотых пластинок – полагаю, больше, чем они налабают здесь за неделю. Сияющая девушка радостно подбежала и потянула меня за руку на площадку:
– Ты готов?
Нельзя вначале спросить, а потом уже тащить?
– Бэль, диск… – Я поднял вверх раритет, доселе остававшийся в моих руках. Я и забыл про него, а не следовало, если он стоит СТОЛЬКО…
Это всегда так: люди, неспособные почувствовать, сколько стоит вещь, неспособные за неё заплатить заработанными деньгами, не могут её и оценить. Я всю дорогу нёс его в руках, хотя его могли выхватить, выбить, нечаянно сломать. Я мог и сам его нечаянно уронить! Диск стоимостью в сто зарплат! От последней мысли сделалось дурно.
Бэль, как человек, способный заплатить за такое, снисходительно улыбнулась и повела меня к стойке.
– Сеньор, не могли бы вы быть так любезны и сохранить вот это? – Она протянула мой подарок бармену. – Мы с сеньором хотели бы потанцевать, а эта вещь – семейная реликвия…
– Разумеется, сеньорита. – Бармен радушно кивнул и убрал мой подарок за стойку.
– Пойдём. – Она вновь потащила меня на танцпол.
– Но…
– Он не знает, что это такое. Определить, сколько такая вещь стоит, могут только специалисты, поверь. Теперь готов?
Я кивнул.
– Отлично. – Она обернулась и махнула музыкантам.
Донельзя довольный фронтмен вышел на середину их сцены и мягким голосом произнес:
– Сеньоры и сеньориты! Сейчас мы начинаем музыкальный марафон, который посвящается Хуану и прекрасной Изабелле. – В зале раздались робкие аплодисменты.
Заиграли.
Первая песня не вызвала у меня особых опасений – старая знакомая мелодия, известная всему миру. Я усмехнулся, лишь прикидывая, в каком темпе ребята будут её играть, ибо есть десятки версий даже классического исполнения, от быстрого мексиканского фламенко до медленной лирической баллады.
– Кстати, это тоже песня Золотого века, – шепнула Бэль, поднимая руки и становясь в позицию. – Написана аж в тысяча девятьсот сорок первом!
Я кивнул. И понеслось.
Ребята взяли не медленный темп, но и не быстрый – видно, решили идти по нарастающей. Для меня привычно исчезло всё вокруг – только мелодия, заставляющая тело двигаться, и тело девушки напротив, так же, как и я, плывущей по волнам музыки, словно споря, играя со мной. И ещё фоновый голос фронтмена где-то далеко-далеко, на грани сознания: