Пришёл сосед, притащил проигрыватель – нечто архаичное, без виртуального управления, но внушающее уважение качеством выходного сигнала. Я трясущимися руками подсоединил его к своей звуковой системе, запустил вращающийся круг, как делал это мистер Смит, и положил на него диск. Затем, осмотрев перо, на конце которого оказалась обычная тонкая игла, опустил его на край каёмки.
Весь остаток вечера и половину ночи меня не было – я летал. Маленькая аристократка права: есть в этой музыке нечто, чего нет у нас, – то, что наши предки неблагоразумно потеряли во времена Третьей мировой, объявив крестовый поход существовавшему тогда миропорядку.
Этой музыке больше четырёх сотен лет. Да, клавиши звучали как смесь органа и пианино; гитары… тоже отставали в развитии… Но вот вокалист понятия не имел, что они такие старые – его голос слышался так, будто они играют рядом, в соседнем клубе, в соседней комнате.
Несмотря на архаичность звучания, музыка, которую рождала группа, не ведала о своём возрасте. Она была вне времени, вне пространства. Я лежал и слушал, как из глубины веков доносятся октавы, ноты и слова, рвущие душу на части точно так же, как рвали души людей столетия назад. Музыку вечности.
Sweet child in time
You’ll see the line
The line that’s drawn between the good and the bad
See the blind man shooting at the world
Bullets flying taking toll
If you’ve been bad,
Lord I bet you have
And you’ve been hit by flying lead
You’d better close your eyes and bow your head
And wait for the ricochet
Утром меня растолкала мать, огорошив спросонья:
– К тебе пришли. Девушка.
Сердце сжалось от проснувшейся на мгновение надежды. Она нашла меня?
И тут же опало. Это оказалась Эмма. Всего лишь Эмма.
– Чего тебе? – недовольно потянулся я.
– Ты говорил, чтобы я зашла, – бодро ответила она, входя и демонстративно разуваясь.
– Эмм, не сейчас. Давай в другой раз?
Я обернулся и поплёлся в свою комнату в надежде, что там можно спастись. Напрасная надежда.
– А когда? Ты обещал!
– Так, я пошла к донне Татьяне, – засобиралась вдруг резко мать.
– Мам, Эмма уже уходит, не надо.
– Мне самой лучше знать, что мне надо! – отрезала та. – Пока.
Ну-ну, и мама меня бросила. Предала, оставила наедине с этой длинной горгульей.
И что теперь делать? Вышвырнуть её? Совесть не позволяет. Всё же она не сдала меня тогда у Витковского. Пусть не от любви ко мне, по собственным мотивам, но ведь не сдала же!
Я присел на пол у кровати, кивнул ей на кресло перед домашним терминалом. Она протянула мне планшетку и села, поджав ноги. И невольно напомнила мне этим Бэль.