Пушкина убили, Лермонтова убили, Достоевский умер. Толстой долго жил, но тоже помер, вечный ему покой. Набоков, и тот умер в свой срок.
Галич умер, Бродский умер, Высоцкий, Енгибаров.
Плятт, Раневская, Филатов, Тарковский, А. Стругацкий.
Шура Чернов погиб, Андрей Кудашов умер, Вовка Жиров, с которым не так давно вместе работали, тоже умер. Пошел в раздевалку после работы, упал и умер. Утром его нашли там на полу. Синего и окоченевшего. Инфаркт, однако.
Все помрем, все там будем. Что-то не стало веселей оттого, что все.
Можно даже предположить, что стало еще грустней от непреложного факта неминуемой смерти всех. Всех, всех, поголовно. И себя ненаглядного в том числе.
В юности или даже еще раньше, в невинные отроческие лета, любили потрепаться на эту тему. Повыпендриваться оригинальностью суждений и красотой построений. Нервы пощекотать, в основном картинами разных возможных смертей и гибелей, потому что каждый-то был чугунно уверен, что сам он никогда не умрет. Постепенно эта уверенность пропадает, и неуправляемость процесса сильно удручает.
Помрем, ребята, помрем. И богатые помрем, и бедные, и здоровые, и не очень, и талантливые с умными помрем, и тупые жвачные тоже.
Так что — «танцуй, пока молодой». Продолжай думать, что тебя эта забава минует, и так ты и проскачешь до скончания времен.
Представляю, как эти эволюции забавляют Того, Кто Точно Знает, на когда ты записан.
Каждый почти день что-то случается впервые. Почти у каждого. И личный опыт этого каждого не предусматривает никаких готовых моделей действий на такой случай. Поэтому каждый раз мозги кипят в напряжении борьбы с новыми заботами, связанными с обновлением личного опыта. С одной стороны, это обеспечивает утоление сенсорного голода и тренировку думательного аппрата, а с другой стороны — порождает некоторое беспокойство и дискомфорт, ибо сбивает с толку ненадежностью и непостоянством окружающего со всех сторон мира.
То есть мир оборачивается своей неведомой стороной, а мы как бы бежим сбоку, пытаясь его в новой позиции настигнуть и как-то приспособиться (гусары, молчать!). Вот в такие догонялки мы с ним и играем, пока, наконец, не выбьемся из сил, не махнем рукой и не рухнем в изнеможении.
Такое состояние умственной депрессии можно назвать старостью. Мир сразу начинает меняться быстрее, ведь его скорость движения относительно нас сильно увеличилась, а мы застряли где-то позади, восстанавливая дыхание и еще надеясь, что вот-вот бросимся догонять его по новой. Но, глянув правде в глаза и оценив по справедливости свои возможности, некоторые из нас плюют на все эти гонки и только созерцают проносящиеся мимо картинки. Те, кто со временем научивается в таком созерцании находить удовольствие, немногочисленны и разрозненны. Но именно они формируют представления о мире как бы со стороны. Такие независимые эксперты по делам окружающего пространства.