— Подвезти? — спросил Артем, усаживаясь в машину.
— Нет, спасибо, мне недалеко, — откликнулся Григорий Палыч.
— Да, спасибо, я уж и так опаздываю, такое несчастье, — сказала Ирина Сергевна.
И добавила в сторону Григория Палыча:
— Вы молодец. Спасли меня. Не знаю что, если б не вы. Как вас зовут?
Григорий Палыч на мгновение затосковал, но отчего-то в памяти мелькнул просмотренный недавно документальный фильм об израильских коммандос, и он беспечно, с неизвестно отчего образовавшейся легкостью, бросил:
— Зовите меня Цвика. Или Цви, это так олень на иврите.
— А фамилия?
Григорий Палыч пожал плечами и опять легко, как редко у него бывало, ответил:
— Гантенбайн. Вы позвоните мне, ладно? Как нога и вообще… — Он ловко взял Ирину Сергевну за руку, выдернул из кармана шариковую ручку и написал на узкой ладони свой номер.
— Обязательно позвоните.
Она села в «ниву», захлопнула дверцу, потом опустила стекло и сказала:
— Спасибо вам, Цви!
А Артем если и удивился, то ничего не сказал. Опытный человек знает, что бывает всякое.
С тем они и уехали.
Григорий Палыч некоторое время еще стоял в быстро гаснувшем свете короткого дня и пробовал на вкус имя, которым зачем-то назвался. Кажется, ему нравится называться так. Завтра он пойдет в паспортный стол и узнает, как это фиксируют в документах.
И, кажется, он хочет поискать себе другую работу.
А еще он, кажется, бросил курить. Прямо с сегодняшнего дня.
Сроду Генка в смельчаках не ходил. Когда нам было лет по десять и мы собирались пойти на кладбище отламывать от оград прутья с остриями, как у копий, для игры в индейцев, он смотрел на нас с восторгом от нашей смелости и завистью, но мотал головой, отказываясь, и голос его дрожал, когда он нудил на наши безжалостные подначки свое однообразное «не, мамка убьет, не, не могу, мамка убьет…». Мы беззлобно, даже снисходительно называли его ссыкуном и попрекали мамкиной сиськой.
Мамка его, теть Галя, была спивающаяся продавщица из гастронома на Поселке, здоровенная яркая бабища средних лет и с голосом, что тромбон. У теть Гали был муж, дядь Володя, когда-то красавец-десантник, а на моей памяти тихий алкаш, грузчик на овощебазе. Зарабатывали они неплохо и сверх того имели, на Поселке считались семьей зажиточной. Старший Генкин брат Сашка, дворовый заводила, отчаянный был, с двенадцати лет на учете в детской комнате милиции, сначала за битые в школе стекла и повешенных кошек. Потом-то потяжелей у него пошли проступки, так что в четырнадцать забрали его в одну из детских колоний в отдаленном районе области, и я его больше не встречал. А Генка тихий был. «Телок наш», называла его теть Галя своим резким басом, «не то что Сашка», добавляла вслед, и Генка вздрагивал от обиды. Но ничего не говорил.