Наступила короткая тишина.
— Да-а, — протянул Коган, — были люди…
— Богатыри, — промолвил задумчиво Гучков. — Слушаешь, как сказку.
— И сейчас есть такие! — убежденно воскликнул Кондратюк.
— Есть, — подтвердил Уральцев. — В Севастополе немало примеров было. Вспомним подвиг политрука Фильченкова и его товарищей — матросов, которые ценой собственной жизни остановили прорвавшиеся к городу танки. А подвиг матроса Александра Чекаренко! Он повторил подвиг Архипа Осипова.
— Расскажите о нем, — попросил Добрецов. — Некоторые из нас не знают.
— О нем может Кондратюк рассказать, — проговорил Семененко. — Он знал его лично.
Уральцев вопросительно посмотрел на Кондратюка.
— Могу рассказать, — сказал Кондратюк. — Вот как дело было: немцы начали третий штурм Севастополя. Окружили, дьяволы, пороховой склад. Что делать — надо взрывать. Поручили это дело моряку Чекаренко. Установил он взрыватель, а уйти не успел — вот они тут и фашисты. Что делать Чекаренко? Убегать, не выполнив приказа? Отдать военный объект в руки врага в целости? Подбежал он к часовому механизму и перевел его на моментальный взрыв. Сумасшедший взрыв был! Все склады задрожали, а Северная бухта вспенилась. Говорят, что при взрыве погибло немало фашистов. Дорого продал свою жизнь Саша…
— А какой он из себя был? — спросил Добрецов.
— Обыкновенный, — пожал плечами Кондратюк. — Вообще красивый парень…
Задумались солдаты, примолкли. О чем думали? О смерти, о жизни? Спросите матросов, которым много раз приходилось схватываться с врагом в рукопашных схватках, попадать под артиллерийский огонь и под бомбы, и никто из них не скажет, что он не жалел жизни, не боялся за нее, не испытывал чувство страха. Не скажут! Однако они шли в разведку, высаживались десантами, вступали в рукопашный бой, шли на штурм дотов. И многим из них приходилось расставаться с жизнью. Почему же они шли в бой и отдавали свои жизни? Видимо, есть у человека чувства, которые выше чувства самосохранения, желания жить. И в этом — истоки героизма.
Заметив, что разведчики замолкли, потупились, Уральцев переглянулся с Гридневым. Тот понял его взгляд.
— Оно, конечно, умирать страшно, — нарушил молчание Гриднев, широким жестом расправил усы, — но когда эта старуха с косой подойдет — не заметишь. А вот бывает, что и до смерти далеко, а страху такого натерпишься, что готов у старшины просить досрочно белье для смены.
И он выразительно посмотрел на Зайцева, у которого выражение лица было такое, что, казалось, вот-вот парень заплачет. «Переживает», — сочувственно подумал Гриднев.