— Бывало, и запросишь, — мрачным голосом произнес Коган.
— Вспомнился мне первый мой страх, когда на спине холодный пот выступал и душа в пятках трепетала, — щуря глаза, продолжал Гриднев. — Хотите, расскажу? Правда, это было давненько, лет тридцать пять тому назад, когда мальчишкой был.
— Говори, — благосклонно проговорил Логунов. — Время на травлю имеем с запасом.
— Родители мои жили на Урале…
— Земляк, значит, — обрадовался Логунов. — Чего же раньше не объявлялся?
— Какой я уралец, — отмахнулся Гриднев. — Двенадцатилетним мальчонкой увезли меня оттуда. Так вот, значит, послала меня мать отнести в баню небольшой чугунный казан.
Не знаю, как сейчас, а раньше там каждый хозяин имел свою баньку. Надел я казан, как шапку, на голову и пошел. Иду, песни напеваю. День был летний, веселый, настроение у Меня преотличное. Казан хорошо держался на голове, и я вообразил себя непобедимым богатырем со шлемом на голове. Деревянной шашкой рубил «врагов» — лопухи. И тут прыгнул я через канаву, казан соскользнул с ушей, и вся голова оказалась в казане. Пробую снять — не могу, мешают подбородок и затылок. Мучился, мучился — ничего не получается, проклятый казан — ни туда ни сюда. Перепугался я и завыл. А в казане как загудит! На крик прибежала мать, заохала, а сделать ничего не может. Народ с поля едет, смеется. А мне муторно на сердце. Появился отец. Он надумал положить мою голову на камень и разбить казан молотом. Сосед отсоветовал, дескать, от молота не только казан, но и голова пострадает. Тогда отец решил пилить казан напильником. От напильника казан стал греться и жечь мне шею. Я заорал, не помня себя от страха. В головенке одна мысль страшней другой, коленки стали дрожать. Реву так, что казан гудит… Все же сняли. Мать деликатненько стала его поворачивать и стянула. Как увидел я опять свет, зеленую травку, так словно заново народился. Вот уж натерпелся! До сих пор помню! Такого нигде больше не испытывал, хотя на третьей войне приходится быть.
Байсаров, которого легко было рассмешить, вдруг взвизгнул от смеха и опрокинулся на спину.
— Ой, не могу, вспомнил — у меня брат был такой ишак, казан на голову надел…
В серых глазах Семененко появились веселые огоньки.
— Голова — дело серьезное, без нее не можно обойтись, — с серьезным видом сказал он. — Слышал я, одна тетка розмовляла: «О, господи, шо только война не сделает, калечит людей. Либо руку, либо ногу оторвет. Но то ще полбеды, а, не дай бог, колы голову оторвет — вечный из тебя калека. Ни поесть, ни поговорить, ни горилки выпить — хоть живым в могилу лягай».