Лёнька, по правде говоря, тоже боялся. Он бы лучше добровольцем в армию ушел, да годов пока не хватало. Лёньке семнадцать только в декабре должно было исполниться. Сам он ростом невелик, годков не прибавишь — не поверят. Сбежал бы из дому, да слово перед отцом сдержать хотелось.
Перед самым Саратовом мачеха вдруг успокоилась, повеселела и даже предложила Лёньке допить молоко — осталось много, а выливать жалко. Вот он сдуру и выпил. Что потом было, уже не помнил, будто все белесой пеленой затянуло. Скорее всего, в Саратове мачеха спихнула с себя лишнего едока, посадила на случайный поезд, и уехал Лёнька в Астрахань.
Камызяк
Способность нормально соображать вернулась к Лёньке ночью. Едва слышный плеск волн и качка подсказали, что кругом вода. Лёнька резко сел.
— Очнулся? — спросил сидевший рядом.
— Ты кто?
— Не «ты», а «вы», — поправил невидимый сосед.
Голос показался Лёньке знакомым. Не тот ли это дед, который на вокзале с ним разговаривал?
— Это ты… вы ко мне на вокзале подходили?
— Я. Ты невероятно похож на одного моего знакомца, сына моих друзей. Хотя сейчас заметно, что к фамилии Иванопуло не имеешь никакого отношения. Как звать тебя, отрок?
— Лёнька.
— Леонид. А фамилия?
— Пантелкин.
— Прекрасно. Меня зовут Евгений Тарасович Вяземской.
«Во попал, — подумал Лёнька. — Ладно — Астрахань, там наши, красные. Но угораздило столкнуться с контрой!» В том, что Евгений Тарасович был контрой, сомневаться не приходилось — говорок у него был самый что ни на есть буржуйский.
— Вероятно, тебя интересует, куда мы плывем и почему я взял тебя с собой, а не бросил подыхать на вокзале?
Лёнька кивнул — мол, чего там, действительно, интересно, какого лешего этому Евгению Тарасовичу понадобилось тащить за собой пролетария.
— Ты был очень плох, и я не сразу понял, что ты не тот, за кого я тебя принял. Извини.
Вяземской
Новую власть Евгений Тарасович, бывший директор гимназии, не признавал. Он был убежденным кадетом и переворот воспринял как личное оскорбление. Чем больше большевики говорили о социальной справедливости, тем непонятнее Евгению Тарасовичу становились все те бесчинства, что творились в городах и весях. Насилие — это не тот метод, которым можно построить справедливое демократическое государство.
Насмотревшись на ужасы красного террора, Евгений Тарасович решил покинуть страну и предположил, что проще всего это сделать через Каспий: сначала в Баку, потом через Закавказье в Турцию, а оттуда — в Европу, например в Швейцарию.
Вяземской не был богат, все его состояние заключалось в книгах и в золотом брегете, подаренном по окончании университета отцом. Но Евгений Тарасович был прекрасно образован, знал основные европейские и несколько тюркских языков, изучал китайский с японским и надеялся, что сумеет прожить остаток жизни хотя бы переводами. У Вяземского не было семьи, и теперь ни от кого не зависящий бывший директор гимназии готовился начать новую жизнь.