Каково же было его удивление, когда на вокзале к толчее он вдруг увидел Аристарха. Евгений Тарасович и вправду сначала не понял, что пьяный подросток — это не сын Петра Петровича Иванопуло, преподавателя греческого языка, уважаемого и образованного человека, ближайшего своего друга.
Вяземской полагал, что вся семья Иванопуло сгинула во время беспорядков, по крайней мере, он сам видел, как полыхал дом Петра Петровича, и слышал душераздирающие крики изнутри.
Бывший директор посчитал своим долгом забрать с собой несчастного юношу.
В рыбацком поселке, куда Вяземской притащил полуобморочного Лёньку, выяснилось, что юноша хоть и несчастный, но вовсе не тот, за кого его принял Евгений Тарасович. Обычный мальчишка из рабочей среды. Что было делать, бросать его? Парень жестоко отравился. Правда, неясно было, чем — алкоголем от него не пахло. Никто в поселке не хотел оставлять подростка у себя. Ну как помрет, куда его девать? Так что пришлось Вяземскому тащить мальчишку с собой.
— Так я теперь еще и спасенный?! — возмутился Лёнька. — Может, мне еще и спасибо сказать?!
— Принуждать тебя к этому я не буду. Ты можешь вернуться, я не держу тебя.
— Вернуться?
— Человек, который перевозит нас, зарабатывает на этом деньги. Он вывозит из Астрахани к Каспию тех, кому не по пути с большевиками. В Камызяке будет остановка, там и сойдешь.
— А этот Камызяк — наш?
— Чей?
— Красный?
— Не знаю. Сейчас ни в чем нельзя быть уверенным.
Лёнька отодвинулся от контры Вяземского и опять провалился в сон.
Проснулся он от легкого толчка — ботик причалил к пристани.
— Это Камызяк? — спросил Лёнька у темноты.
— Камызяк, — ответила темнота незнакомым голосом.
Лёнька вскочил и побежал к трапу.
— Ты куда, пацан? — донеслось сзади. — До Каспия еще далеко.
— Сами драпайте, а я остаюсь, — огрызнулся Лёнька и соскочил на деревянные мостки.
Ботик, обиженно выпустив пар, отчалил и скрылся в ночи.
Кроме Лёньки на пристани никого не было. Одинокая керосиновая лампа освещала грязную, в подпалинах, вывеску «Камызяк». Кругом валялись головешки, а пристань, видимо, была наспех сколочена из останков бывшей, сгоревшей пристани. Перил на ней не было, не было скамеек. В кромешной тьме казалось пусто и глухо, как бочке. Странно, что в этой темноте горела хотя бы керосинка.
— Стой! Руки вверх! — громко предупредил кто-то.
Лёнька безропотно задрал руки и зажмурился.
Три пары ног прогрохотали по доскам и остановились у Лёньки за спиной.
— Повернись, малахольный, — последовал приказ.
Лёнька повернулся и открыл глаза.
Перед ним стояли казаки: в галифе, в гимнастерках с георгиевскими крестами, в сапогах, с шашками и винтовками, в фуражках с красными и синими околышами.