— Стой! — приказал он.
Машка послушно замерла на месте.
Богдан подошел к ней, заглянул в глаза.
— Где кони?
— В стойле.
— Пойдем, посмотрим.
Машка повернулась и пошла к хлеву, равнодушная к суровому тону Богдана. Может, спросонья не понимала, что происходит? Хотя холод в груди и ясность в голове подсказывали — она не боится, она… устала?
Как и ожидал Богдан, в стойле не хватало жеребца — Серегиного.
— Где конь?
— Нету, — ответила равнодушно Машка.
— А куда девала?
— Отдала.
— Кому?!
— Не ори. Не знаю, кому. Попросил лошадь, я и дала.
— Алпамыска у тебя тоже кое-что просил, чего ж не дала?
— У него просилка маленькая.
Богдан что было сил ударил Машку в лицо.
— Говори, кому отдала коня?
— А если не скажу? — дерзко оскалилась Машка кровавым ртом.
Богдан затолкал Машку в хлев, взял дрын потолще и запер дверь в бане, чтобы хозяева не вздумали глупостей наделать.
Жаль, что Петух не объяснял человеческие поступки. Богдан мог предугадать шаги противника. Играть с ним в карты или другие игры было бесполезно — даже с закрытыми глазами он чувствовал, что нужно делать. А вот понять, почему люди делают то, что они делают, Петух не мог. Почему дядь-Сила не бросил Богдана там, во взбунтовавшейся деревне, а потащил его за собой? Чего он ждал от молоденького красноармейца? Неужели не предчувствовал, что баба, запершая их в бане, собирается предать их?
Видимо, люди все делают по злобе и в сердцах. Что ж, и Богдан таков.
Серега и Алпамыс никак не хотели просыпаться, брыкались, огрызались, но ушат холодной воды их моментально взбодрил.
— Алпамыс, тебе Машка нравится? Она в хлеву, тебя дожидается.
Повторять дважды не пришлось, только ветер из распахнутой двери пролетел по комнате. Через минуту из хлева раздались Машкины крики. Серега посмотрел на главаря: что случилось?
— Сдали нас, — ответил Богдан. — И жеребчика твоего угнали.
Известие о жеребце Серегу сильно расстроило. Он схватил бутылку самогона и пошел прочь из дому. Вскоре Машкины крики превратились в звериный вой.
Богдан спокойно оделся при свете «летучей мыши», взял наган и пошел к бане.
Хозяева колотили в дверь.
— Неблагодарная ты тварь, Дормидонт, — сказал Богдан, разбив окошко. — Потерпел бы еще немного — мы бы сами ушли. Но шибко ты, видать, гордый. Ну и гори со своей гордостью синим пламенем.
С этими словами он разбил керосинку о стену бани. Огонь вспыхнул, на мгновение как будто погас, но тут же очнулся и вгрызся в сухую древесину.
— Держи, — Богдан бросил наган в окошко. — Я не зверь, не хотите мучиться — не мучайтесь.
Проклятий и просьб о пощаде он слушать не стал. Наслушался, хватит.