– Я же с ними работал, я их застал: и Софронова, и Ларикова… А Казико и Грановская выходили в «Горе от ума»…
– Понимаешь, Сережа, – сказал Р., – был договор, художник начал работать над макетом, есть переписка Булгакова с БДТ, он очень надеялся на постановку, и все рухнуло… Получается, что твой спектакль исправлял историческую несправедливость по отношению к Булгакову… Так же как «Роза и крест» – по отношению к Блоку…
– А знаешь, Володя, я ведь репетировал «Розу и крест» в институте с Макарьевым.
– Правда?.. Это интересно…
– Но я чурался Блока, а Макарьев хотел…
– Сережа, в этом смысле отдаю предпочтение Макарьеву!..
– Володя, я всегда отдам ему предпочтение!..
Спектакль начинался с того, что Юрский в костюме Мольера выходил перед занавесом и, стуча в пол высоким жезлом, требовал тишины…
Напомню себе и читателю: в 1931 году Михаилу Афанасьевичу снова худо и некуда деться, всё запретили, в том числе «Кабалу святош», первые экземпляры которой напечатала Елена Сергеевна. Принесла свой ундервуд в квартиру Булгаковых на Пироговке и напечатала. Тогда их роман был в расцвете.
А теперь они расстались…
«Несчастье случилось 25.II.31 года. А решили пожениться в начале сентября 1932 года» , – записал он на последнем листе парижского издания «Белой гвардии». «Несчастье» – временный разрыв…
Стало быть, вся история отношений Булгакова с Большим драматическим театром приходится на время, когда Михаил Афанасьевич с Еленой Сергеевной в разлуке…
Она за него волнуется…
Ему плохо, и он сочиняет новое письмо Сталину.
Первое было написано еще в 1930 году, тогда и состоялся известный телефонный разговор и поступление Булгакова во МХАТ.
«Многоуважаемый Иосиф Виссарионович!
Около полутора лет прошло с тех пор, как я замолк. Теперь, когда я чувствую себя очень тяжело больным, мне хочется просить Вас стать моим первым читателем… [начало 1931 г.]
С конца 1930 года я хвораю тяжелой формой нейрастении с припадками страха и предсердечной тоски, и в настоящее время я прикончен…
На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он все равно не похож на пуделя …» [30 мая 1931 г.] [1] .
У Миши Данилова не было трудностей в работе над ролью Лагранжа.
Он относился к Юрскому с той же любовью, что Лагранж к Мольеру, и привнес в спектакль свою личную тему.
Никто не смел сказать ничего дурного про Юрского.
Никто не смел его критиковать в присутствии Миши. Даже если эта критика носила частный и узкий характер. Мол, вчера в самом начале первого акта у Сережи вышло не совсем так, как позавчера, то есть позавчера в этом месте было на две копейки лучше, а сегодня на копейку хуже. И все!.. И Миша с этим критиканом перестает здороваться. И начинает шпынять его по любому поводу. И долго не прощает…