Гуахардо не замечал ни пустых улиц, ни того, как водитель управляет "седаном". Даже когда они въехали на главную площадь города, он едва обратил внимание на серый величественный фасад городского собора и другие, столь же внушительные здания. Даже в лучшие для него времена мало что в Мехико могло тронуть Гуахардо. И события последних двадцати четырех часов никак не изменили тех чувств, которые полковник питал к столице. Уроженец Чиуауа, он с подозрением относился и к Мехико, и к правительству, которое в нем обосновалось. Как и его предки, полковник привык полагаться только на себя и не доверять никому, кроме себя. Эти черты характера были необходимы, чтобы выжить в суровом северном штате. Помогали они ему и теперь — в жестокой политической игре.
Когда машина остановилась, Гуахардо открыл дверцу, не дожидаясь, пока капрал выйдет первым и распахнет ее перед ним. Не проронив ни слова, полковник повернулся к Фаресу спиной, миновал двух часовых у Южных ворот Паласио Насиональ и направился в президентский дворец. Как и капрал Фарес, часовые нутром почуяли, кто такой Гуахардо. Расступившись, они отдали ему честь с такой четкостью, которую редко в Мексике.
Но полковник и этого почти не заметил. Погруженный в свои мысли, заботы и тревоги, он шагнул с залитой солнцем площади под мрачноватые своды Паласио Насиональ — в незнакомый ему мир власти, жить в котором его никто не учил. Полковником все сильнее овладевали сомнения, заставлявшие его снова и снова задумываться: помогут ли черты характера, унаследованные от отца и деда, довести до конца революцию, которую он, вместе с другими заговорщиками, начал минувшей ночью.
Гуахардо шагал по коридорам и залам дворца, мимо красочных фресок и картин, на которых была запечетлена история Мексики. Он остановился лишь раз, проходя мимо фрески, изображающей героев мексиканской революции. Несколько секунд взгляд его скользил по неподвижным лицам, словно полковник пытался получить ответ на мучавший его вопрос и поддержку, которой ему так не хватало. Но герои тех давних лет молчали, непроницаемо взирая со стены на простого смертного. От них не приходилось ждать ни совета, ни ободрения. Разочарованно вздохнув, Альфредо подумал о том, что испытывали живые люди, послужившие прообразами для этой фрески. Знали ли они те же сомнения, усталость и страх, какие терзают сейчас его? Ведь они тоже были всего-навсего людьми. Может, на самом деле портреты говорят: "Просмотри на нас! Мы тоже были простыми смертными. А здесь мы потому, что сумели преодолеть телесную слабость и душевный страх и сделали все, что от нас зависело". Полковник в последний раз окинул взглядом фреску и кивнул, как будто соглашаясь с чем-то. "Да, они были всего-навсего люди, — подумал он, — ничуть не лучше, чем я". От этой мысли черная туча его сомнений слегка рассеялась, он повернулся и решительно зашагал по коридору.