А Клавдия затрясло точно в лихорадке, настолько сильно захотелось ему схватить со стола тяжелый кувшин и ударить наотмашь по счастливому лицу соперника. Жгучая ревность тяжелой отравой разлилась в душе, и муки невыносимой боли опять заставили сердце судорожно сжаться.
— Смотрите! — вдруг сказала Мессалина. — Старику совсем плохо! Он не умрет? Со старыми людьми это может случиться внезапно.
Клавдий обиженно отвел от нее взгляд. Краска стыда проступила сквозь глубокие морщины. Глупец! Он же для нее древняя развалина! Какая может быть любовь? Да признайся он, что испытал в тот миг, увидев ее, окружающие подняли б его насмех. В его возрасте покупают ласки молоденьких девиц, а не мечтают о какой-либо взаимности. И весь остаток времени Тиберий просидел, не поднимая глаз, но нежный запах ее кожи будоражил кровь и заставлял лихорадочно дрожать. Но он уже мог прислушиваться к разговору.
— Я против, чтобы Мессалина взяла на себя роль исполнительницы! Она совсем еще девочка, — гневно говорила Энния. — Неужели меня никто не поддержит?
По резко наступившей тишине Клавдий понял, что ее протест не принят. Но он тоже про себя возмутился: как можно было возложить на девушку столь трудную задачу, но не нашел в себе силы и рта раскрыть. Будто цепи опутали его, он сидел, низко склонив голову и прислушивался к нарушенному ритму сердца, мечтая лишь об одном: чтобы эта ночь побыстрее закончилась.
Когда Макрон дозволил всем разойтись, Клавдий поднялся первым и, сгорбившись, поплелся к выходу. Невий Серторий остановил его, положив на плечо руку.
— Что с тобой сегодня? На тебе лица нет. Или твоя вымышленная болезнь оказалась настоящей?
Клавдий вяло отмахнулся:
— Не знаю. Сердце что-то прихватило. Наверное, из-за завтрашней церемонии, — ответил он, не желая поддерживать разговор, но против воли обернулся и застыл. Германик и Мессалина слились в горячем поцелуе, причем руку Гемелл держал ниже талии девушки. Жар кинулся к лицу Клавдия, и он поспешно захромал дальше.
«Проклятая ночь! — думал он. — Проклятый заговор! У Рима будет новый молодой правитель, а я, никчемный старый дурак, останусь в тени, по-прежнему одинокий и никому не нужный. Безжалостная Фортуна никогда не являла мне свой лик. Да какой уж там лик! Я и со спины-то ее ни разу не видел!»
Гай Цезарь чувствовал себя разбитым. Несмотря на раннее утро, атриум дворца был уже полон. Весь цвет Рима собрался поприветствовать его перед началом торжественного шествия к храму Венеры. Уже стали известны результаты ауспиций, в последнее время, как всегда, чрезвычайно благоприятные. Это сообщение вызвало волну толков в атриуме, но никто не смел выразить вслух возмущение сегодняшним событием. Тем не менее, смущение явственно проступало на многих лицах. Друзиллу знал каждый житель Рима, однако никто не мог припомнить, какими деяниями она смогла заслужить столь высокую честь. Самые старые сенаторы помнили еще то время, когда Тиберий презрел клятву, данную матери, и не обожествил ее после смерти, не пожелал из вредности, чтобы истинная правительница Рима вознеслась в сонм к своему обожественному супругу. А сегодняшнее событие совпадало с его днем рождения.