— Я понимаю.
Действительно ли она поняла его, эта женщина? Первая и единственная из всех, потому что он не взял бы на себя смелость утверждать, что понимает себя сам… Он чувствовал, что окончательно изнемог — слов больше не было.
Элинор прервала долгое молчание:
— Брат, я должна задать вам еще всего один вопрос, на который требую прямой и правдивый ответ.
— Я отвечу вам, миледи.
— Совершили ли вы какое-либо действие, которое может быть названо жестокостью, насилием или предательством, что и повело к заключению вас в тюрьму?
У него перехватило дыхание. Можно ли было назвать одним из этих слов его страстную любовь к другому человеку, такому же подданному короля и слуге Господа, как и он сам? Проявил ли он жестокость к Джайлзу, когда тот по своей охоте пришел в его объятья?
— Пусть накажет меня Всевышний, миледи, если я солгу, — произнес он твердо, — но я не совершил ни одного из перечисленных вами действий.
— Тогда я желаю, чтобы вы дали лишь одно обещание…
Томасу хотелось плакать от чувства облегчения, которое он сейчас испытывал. Хотелось кричать и смеяться. Но он только кивнул.
Она продолжила:
— Если вам приведется встретить вновь этого человека, пусть ни один волос не упадет с его головы. Но вы немедленно сообщите мне о его местонахождении. И клянусь, — в ее голосе зазвучал неподдельный гнев, — сделать все, чтобы он поплатился за свои прегрешения.
Томас не знал сейчас, полностью ли отвечает церковным установлениям то, что он слышит из уст своей настоятельницы, но он и не задумывался над этим.
Он упал на колени и сквозь душившие его рыдания произнес:
— Миледи, обещаю вам это! От всей души обещаю.
Она позвала стражника. Когда тот вошел, она еще шире растворила дверь и, не отнимая руки от ее шероховатой поверхности, произнесла:
— По моему распоряжению брат Томас освобождается из заключения. Если коронер Ральф или кто-то другой пожелают оспорить это, направьте их ко мне, и я напомню им, что в монастыре Тиндал, как и во всех других монастырях, правит закон Бога, но не короля.
Если бы на земле царила справедливость, так рассуждал сейчас Ральф, он сидел бы в эту минуту в зале гостиницы, в меру пьяный, с милашкой Сигни на коленях, согревающей своим тугим телом его порядком захолодавшее мужское достоинство. Однако вместо этого он до сих пор торчит в Тиндале, и не только его мужское достоинство, но и все остальные части тела пребывают в холоде, в голоде и без столь необходимого крепкого зелья.
Очередной припадок молодого Мориса заставил нескольких монахов примчаться в часовню, где они с трудом уложили его на пол, но он еще долго продолжал отбиваться от них с силой десятка демонов, пока наконец не притих, рыдая, как ребенок, и позволил унести себя в постель.