Не хватало только силы.
Какая-то незаметная рассеянность неотступно преследовала ее. Эсменет вдруг поняла, что повернула в тот самый зал, не заметив, хотя крики слышны были уже некоторое время. Его крики, Айнрилатаса. Одного из ее средних детей, младшего, не считая близнецов.
Она задержалась перед огромной бронзовой дверью в его комнату, с отвращением глядя на панно с выбитыми на них киранейскими львами. Хотя Эсменет проходила мимо несколько раз на дню, в действительности дверь всегда казалась больше, чем у нее в памяти. Она провела пальцами вдоль позеленевших краев панно. В холодном металле не отложились его крики. Никакого тепла. Никакого звука. Исступленные крики долетали не из-за двери, а словно поднимались от холодного пола у нее под ногами.
Кельмомас прижался к ее ноге, прося внимания.
— Дядя Майтанет думает, что тебе надо было его услать, — сказал он.
— Это дядя Майтанет так сказал?
Упоминание о Майтанете всегда вызывало тревожность, предчувствие, слишком неопределенное, чтобы называть его беспокойством. Наверное, потому, что Майтанет был так похож на Келлхуса.
— Мам, они нас боятся, да?
— Они?
— Все. Они все боятся нашей семьи…
— А с чего им бояться?
— Потому что они считают нас сумасшедшими. Они думают, что у отца слишком могучее семя.
«Слишком сильное для этого сосуда. Для меня».
— Ты… слышал… что они так говорят?
— Так получилось с Айнрилатасом?
— Кел, это Бог. Во всех вас горит божественный огонь. А в Айнрилатасе — сильнее всех.
— Поэтому он и сошел с ума?
— Да.
— Поэтому ты его здесь держишь?
— Он мой сын, Кел, так же, как и ты. Я никогда не брошу своих детей.
— Как Мимару?
Через полированный камень пробился жуткий звук, пронзительный крик, такой, словно кто-то испражнялся чем-то острым и режущим. Эсменет вздрогнула. Она знала, что он там, он, Айнрилатас, прямо за дверью, прижался губами к мраморному проему. Ей показалось, что она слышит, как он зубами гложет камень. Она оторвала взгляд от двери и посмотрела на тонкие ангельские черты другого своего сына, Кельмомаса. Богоподобного Кельмомаса. Здорового, нежного, до забавного преданного…
Такого непохожего на других.
«Молю, пусть так и будет».
Ее улыбка перекликалась со слезами на ее глазах.
— Как Мимару, — проговорила она.
Она даже имени этого не могла вспомнить не сжавшись внутренне, словно то была тяжесть, которую можно убрать лишь непосильным напряжением мышц. И по сей день ее люди рыскали по Трем Морям, искали, искали — везде, кроме одного места, куда, она знала, придет Мимара.
«Сбереги ее, Акка. Прошу тебя, сбереги ее».