Но она понимала, что этого не будет. И ей доставало мудрости не смешивать желаемое и реальность.
— Мама, ну пожалуйста, — просил Кельмомас, и от усердия в его синих глазах блестели слезы. Сквозь его льняные кудри просвечивало солнце. — Ну пожалуйста…
Она сделала строгое лицо и еще раз посмотрела на Имхайласа.
— Я думаю, что… — сказала она с тяжелым вздохом, — я думаю, что вы совершенно правы, капитан. Время пришло. Оба моих зайчика должны увидеть новую находку Телли.
Еще один шпион-оборотень при дворе. Ну почему сейчас, когда прошло так много лет?
— Оба мальчика, ваше великолепие?
Она проигнорировала это замечание, как неизменно игнорировала особый тон, с которым упоминали близнеца Кельмомаса, Самармаса. В этом единственном случае она отказывала миру в праве посягать на нее.
Ведя Кельмомаса за собой — при упоминании брата он сильно поумерил настойчивость, — Эсменет пустилась на поиски второго своего драгоценного сынишки, Самармаса. Галереи на вершине Андиаминских Высот были не слишком длинными, но они имели привычку превращаться в лабиринт каждый раз, когда ей надо было кого-то или что-то отыскать. На поиски можно было отправить рабов — даже сейчас целая вереница слуг следовала за ней на почтительном удалении, — но она старалась не перепоручать простые задания: то, что по утрам ее одевают чужие руки, уже казалось сущим безумием, не говоря о том, что ей никогда не приходилось отыскивать собственных детей. Власть, как со временем поняла Эсменет, обладает коварной привычкой подставлять между человеком и его обязанностями других людей, так что руки и ноги становятся не более чем декоративным напоминанием о более человеческом прошлом. Иногда ей казалось, что из всех частей тела у нее остались только те, которых требует искусство управления государством: язык и извращенный ум к нему в придачу.
На каждом ответвлении коридора она останавливалась, как инстинктивно делают родители, которые не столько ищут своих детей, столько дают им себя увидеть. Каждый раз какие-то люди падали ниц по всей длине уходящих вбок мраморных колодцев. Лежащие рабы походили на собак, только без шерсти, чиновники падали кучами роскошной ткани. Сияли позолоченные кронштейны. Светились декоративные колонны, изогнутые под расположение светильников и потолочных окон.
Мало что изменилось с тех времен, когда на Андиаминских Высотах правила династия Икуреев. Конечно, с тех пор дворец раздался вширь, как и вся империя, — как и ее бедра, иногда думалось ей. Момемн был одним из немногих городов Трех Морей, которому хватило мудрости вверить себя милосердию ее мужа. Когда она впервые вошла в эти залы, ветер больше не пах дымом, не было крови на каменных плитах. И каким это тогда казалось чудом, что люди могут окружать себя подобной роскошью. Мрамор, унесенный с руин Шайгека. Золото, истонченное в фольгу, отлитое в статуи, изображавшие людей и божества. Знаменитые фрески, такие, как «Гордыня в синем» самоубийцы Анхиласа или «Хор морей» работы неизвестного художника в Мирульской гостиной. Курильницы из белого нефрита. Зеумские гобелены. Ковры, такие длинные, столь роскошно украшенные орнаментами, что на каждый из них должна была уйти целая жизнь…