Псатма Наннафери вела сестер через поросший цветами холм ко входу в катакомбы. Сандалии шуршали по траве, придавая вспыхивающему время от времени разговору непонятную печаль. Наннафери ничего не говорила, все силы уходили на то, чтобы высоко держать голову, несмотря на согнувшуюся спину. Жрице казалось, что ее окутывают не черные шелковые одежды, которые предписывал сан, а полученное ею откровение, настолько оно казалось физически ощутимым. Она чувствовала, как оно веет вокруг нее в ветрах, которые уловимы только душой. Нетленное одеяние. Она была уверена, что остальные замечают его, даже если взгляд их остается невежественным. Они взглядывали на нее чаще, чем следовало, и поспешнее, чем следовало, отводили глаза — так исподтишка оценивают те, кто переполняем завистью или благоговением.
Тщедушная, с изъеденным оспой лицом, Наннафери всегда казалась величественной: крепкая воля дуба на фоне податливых, словно бальса, натур. Когда Наннафери была юной, старшие жрицы неизменно пропускали ее, раздавая взыскания, которыми они старались утвердиться в своем статусе. Прочих они бранили и пороли, но «шайгекскую рябую девочку», как ее называли, всегда негласно обходили. При своем невеликом росте, она, тем не менее, казалась слишком весомой добычей для их непрочных сетей. Возможно, тому виной было что-то в выражении ее глаз, которые, казалось, были всегда устремлены на нечто важное. Или в ее голосе, безупречный звук которого заставлял обращать внимание на недостатки их собственных, надтреснутых и визгливых голосов.
«Степенность» — так сказали бы древние кенейцы.
Никто не осмеливался ненавидеть ее, слишком много чести. И все уважали, поскольку только так можно было к ней подступиться, единственный способ не быть испепеленным под ее безжалостным взглядом. Так она и поднялась по сложной иерархии священнослужителей культа Ятвер. За недолгих двадцать лет она стала матриархом, номинальным лидером секты, и отчитывалась только перед шрайей в Сумне. Еще через четырнадцать лет ее провозгласили Верховной Матерью — давным-давно, когда Тысяча Храмов поставила секты на колени, этот титул был объявлен вне закона, но его сохраняли, держа в тайне, без малого шестнадцать столетий.
Перед жрицами зиял широкий ров. Надо было спускаться гуськом по земляному пандусу, и все замешкались на краю, озадаченные щекотливым вопросом старшинства. Не обращая на них внимания, Наннафери оказалась на дне раньше, чем первая из сестер осмелилась за ней последовать. Отряд вооруженных мужчин, местных, из касты работников, отобранных за фанатичное рвение, упали на колени, когда она широкими шагами поравнялась с ними. Оглядев их блестящие на солнце спины, она кивнула в ответ на ритуальный возглас, который по очереди произнес каждый: «Хек’неропонта…»