Муминов продолжал молчать, но странное дело: он думал не о том, о чем с таким волнением говорила Муборак, а о ней самой.
Вспомнил, как год тому назад долго колебался, прежде чем рекомендовать на пост секретаря парторганизации эту молодую женщину, — она работала агрономом в соседнем колхозе. Муборак была энергичной, не по летам вдумчивой, но все же резковатой, порой излишне прямолинейной, Муминов опасался: сработается ли она с Муталом? Все-таки решился и теперь видит: правильно поступил.
Выслушав Муборак, Муминов спросил только о трубах. Всем существом он чувствовал: она права, эта красивая женщина со смуглым от загара лицом и карими умными глазами.
— Ну что ж, — проговорил, наконец, Муминов и поднялся с ковра. — Пойдемте к «саперам», пожалуй…
От берега к берегу высохшей речки уже был перекинут стальной трос. По всей его длине разбросаны трубы, бревна. Человек пять опиливали до нужных размеров и ошкуривали только что привезенные тополя. Еще одна группа — десяток парней и старики покрепче — готовили ямы для столбов, связывали столбы крест-накрест. Такие крестообразные опоры и должны были составить эстакаду, по которой пройдет трубопровод. В стороне, под навесом из жердей и сухой травы, еще с полдюжины стариков — очевидно, резерв — попивали кок-чай.
Тех, кто занимался установкой опор, возглавлял сам Усто. Громадного роста, босой, до пояса голый, весь бронзово-бурый от загара, пота и пыли, он ловко орудовал тяжеленной пешней, то и дело покрикивая зычным веселым голосом. Рука об руку с ним работал Мутал — тоже без рубахи, обросший и оттого сам похожий на старика.
Муминов хотел было присоединиться к работающим, однако Усто вежливо, но решительно отобрал у него кирку и кивнул в сторону навеса:
— Там Рахим-ата и мираб. Может, с ними поговорите, Эрмат-ака?
— Да, верно, простите… — Муминов повернулся и пошел к старикам.
Перед навесом, на жердочках над костром, Выл подвешен кумган — узкогорлый кувшин; в нем закипала вода. Рядом, на разостланном платке, — куски лепешки с тающими на них кружочками сливочного масла. Люди в глубине, с пиалами чая в руках, неторопливо беседуют.
Еще издали Муминов увидел, как изменился Абдурахман-мираб: на тонком лице теперь, кажется, осталась одна только сухая кожа, обтягивающая кости; скулы заострились, строгие глаза помертвели от горя, глубоко запали.
Муминов, здороваясь, долго не отпускал горячие, потрескавшиеся ладони старика.
— Не печальтесь, отец! Мы все надеемся…
— Да, да, всевышний милостив! — тотчас отозвался Рахим-ата. — Доктора тоже говорят: надежда есть, надежда есть…