— И мы приняли мяч, — снова начал офицер на вороном коне. — Подумайте хотя бы о Фихте! В народ рождаются, но к нации воспитываются, а воспитание — снова всегда что-то целенаправленное. К народу принадлежат уже с детского возраста, к расе даже с момента зачатия. Она — часть природы, но каждый народ уже часть — по меньшей мере, неосознанно — истории, нация, напротив, всегда намерение, воля, претензия на будущее. У нее нет истории, она — история, ежедневный плебисцит, как назвал это Ренан.
— Ежедневный плебисцит, несомненно, — ответил едущий на рыжей лошади, — но в пользу чего-то, чего сейчас еще не существует, что еще не выполнено, еще не закончено. Но и для этого нам не нужно иностранное слово «нация». Англия, Германия, Франция — это понятия того же уровня. Но, «la grande nation»? Мы никогда не назывались «великой нацией». То, что ей соответствует на нашей стороне, это нечто совсем другое, слово гораздо более обширного содержания: «Рейх» — «империя», вот это слово, при произнесении которого резонирует — неосознанно у большинства из нас, у многих, однако, осознанно — мысль о Царстве Божьем, той империи, которая не от мира сего, но служителем и отражением которой должна быть империя земная.
Империя — это выражение нашего сознания миссии, как «grande nation» — выражение французского сознания. У обоих понятий вес одинаков. Нация существует только тогда, если французы готовы воплотить ее, империя только, если мы породим ее из нас самих. Потому оставим «нацию» французам! Национализм — это всегда признак недостаточности, симптом еще невыполненного задания. Если народ говорит о себе как о нации, то он либо сам как народ еще не готов, либо ему не удается воплотить свое предназначение. Народ — так я слышу — станет нацией тогда, когда испытает себя на собственном опыте как действующее единство, нация — так я говорю — станет народом тогда, когда это единство станет для нее второй природой. Народ — это более высокая ступень, чем нация, не наоборот. До этого, однако, мы, немцы, еще не дошли. Мы все еще пока нация…
— … и должны создать для народа будущего предпосылки, в которых он будет нуждаться, чтобы вообще остаться народом, — снова всадник на вороном коне вернулся к своему старому ходу мысли. — Естественно, нация возникает из чувства недостаточности, из принуждения создавать то, что отсутствует, из потребности поднять себя над собственной неполнотой. У любого творческого достижения, у каждого, есть здесь свой исток, и никакое, ни одно, не возникает из буржуазной сытости, из простого чувства самодовольства. Посмотрите на шведов! Шведы времен Густава Адольфа и Карла XII — они еще были нацией, но сегодняшние? Только нации создают высшие взлеты истории.