Но что же произошло после его приказа? Сначала совсем ничего. Как будто бы все это его не касалось, немецкий флаг продолжал развеваться. Когда делегация возвратилась, она доложила, что вождь принял их вежливо, но недвусмысленно заявил, что немцы его друзья и он вассал императора и никогда, пока он жив, он не спустит этот флаг. После этого командир тут же снова послал не выполнившую приказ делегацию в крааль вождя, теперь с четким приказом дать ему понять, что если немецкий флаг не будет спущен до восхода солнца следующим утром, он не остановится перед тем, чтобы превратить целую деревню в развалины. Но вождь, и глазом не моргнув, просто кратко и четко снова повторил, что пока он жив, он не спустит флаг императора. На этом все и остановилось. Немецкий имперский военный флаг развевался над страдающей от жары африканской деревней весь следующий день. Затем ночь скрыла его из виду.
Но утром, когда британские офицеры не без любопытства вышли из их палаток, он исчез. На его месте высоко поднимался в небо столб дыма. Не медля, вождь, который не хотел навлечь беду на свой народ, однако, не хотел и нарушить данное им слово, выбрал единственный возможный для него выход, покончил с собой, но забрал флаг с собой на тот свет. Достоверно еще высказывание британского командира, сказавшего, что он только желал бы, чтобы знамени его короля так же хранили верность, как только после тридцати лет немецкого протектората флагу германского императора.
Что этот удивительный вождь, однако, воплощает для нас? Оглядываясь назад, он представляется персонажем, взятым из древнего сказания, возможно, индейского, если не времен самурайской Японии. Но они не умирали ради властителя чужой империи, которого не видели никогда в жизни. Без сомнения этот темнокожий дикарь не была немцем, и если он и считал себя также вассалом императора, то, все же, он ни в коем случае не принадлежал к немецкому народу; но, вероятно — и это был бы вопрос, на который здесь нужно ответить — все же, к немецкой нации? Во всяком случае, у этого вождя вахимбы было то, о чем мы уже неоднократно говорили: стиль, и он подходит только тому, который освобождается от всего, который может оставить все, для которого ничего не значит «иметь», а только «быть».
— Очевидно, — продолжил офицер в середине после короткой паузы, — такое отношение легче найти среди народов дикого захолустья, чем среди жителей цивилизованных крупных городов. От них требуется иначе, чем от других. Не от времени. Они ближе к вечности. Спешка им знакома столь же мало, как и теснота. Они живут в свободной природе, и у нее они учатся. Тот, кто хочет быть принятым у масаев в общность взрослых мужчин, должен убить льва — в одиночку и без какого-то помощника, вооруженный только копьем. Так живут люди в жесткой, враждебной и однако воодушевляющей окружающей среде. Для одних это пустыня, для других океан, для третьих степь. Народам диких земель природа ставит формирующую их задачу, народам нашего уровня это делает история и географическое положение. В случае испанцев и португальцев, например, это называлось преодоление мавров, преодоление ислама, открытие Индии, открытие Америки; в случае британцев: с острова покорить для себя моря, через моря подчинить себе континенты. Итальянцам досталось бремя античного наследия, французам дар их центрального положения, случай поселиться на поворотном круге, единственным между Англией и Италией, Испанией и Германией, между Средиземным морем, Атлантикой и Северным морем.