— Цинь, ты пойми, я только что уступила тебе из уважения к Цзюе-миню, но если ты будешь продолжать в том же духе, то я уже больше не уступлю, — грозила Шу-хуа: больше всего на свете она любила спорить.
— Дорогая, оставим этот разговор. Можешь считать, что ты победила. Ладно? — Цинь ласково взяла Шу-хуа за руку.
— Зачем такие церемонии, Цинь? Только и шутить, пока мы все вместе, — отвечала Шу-хуа, тепло взглянув на Цинь. — А потом, когда все разъедутся, захочешь пошутить, да некому будет слушать. — Однако в голосе Шу-хуа не прозвучали нотки огорчения.
Слегка нахмурившись, Цинь с досадой сказала:
— К чему ты так говоришь? Сейчас мы все вместе и нам весело.
Цзюе-синь, сидевший у круглого столика сандалового дерева, вмешался в разговор:
— Что-то сейчас поделывает Шу-ин в Шанхае? А Цзюе-хой…
— Едет в трамвае и смотрит в окно, — подхватила Шу-хуа.
— Это интересно. Ее письма так содержательны, — радостно сказала Юнь, и на ее круглом личике тотчас же показались ямочки. Она вспомнила письмо, присланное ей Шу-ин.
— Думают ли они, что мы здесь пьем вино? — задумчиво проговорила Шу-чжэнь.
— Откуда же им знать? Ведь они так далеко, — не задумываясь отвечала Шу-хуа, слова ее безжалостно разбили мечты Шу-чжэнь.
Хуан-ма внесла в корзинке холодные блюда: ветчину, консервированные яйца, салат из медуз и фаршированных птиц с перцем. Цзюе-синь и Цзюе-минь поставили их на стол.
— Когда же вернется Шу-ин? — В тихом голосе Шу-чжэнь слышалось страдание. Воспоминания терзали ее одинокое сердце. Казалось, ее что-то мучило, и она надеялась, что кто-нибудь избавит ее от мук.
Воцарилось глубокое молчание. Эта беспомощность, словно порыв ветра, согнала улыбку со всех лиц. Даже сообразительная, острая на язычок, Шу-хуа оцепенела от вопроса, заданного этой обычно молчаливой девушкой. Цинь, с жалостью глядя на худенькое личико Шу-чжэнь, тихим голосом утешала ее:
— Она обязательно вернется, — хотя знала, что этого никогда не будет.
Шу-хуа, не зная, что думает Цинь, и считая, что лишь она одна в курсе дел, проговорила:
— Вернется? Она никогда не вернется. Да разве дядя позволит ей вернуться? Он может убить ее, а в лучшем случае прогонит.
— Шу-хуа! — не выдержав, вмешался Цзюе-синь, боясь, что кто-нибудь услышит ее.
— Неужели он так жесток? — испуганно, чуть не плача, спросила Шу-чжэнь.
— Не веришь? Вот увидишь, — рассердилась Шу-хуа, не обратив внимания на тон и выражение лица Цзюе-синя и Шу-чжэнь.
— Шу-хуа, не пугай ее. Смотри, она вот-вот заплачет, — горячо вступилась Цинь за Шу-чжэнь.
— Не заплачу! — сердито покачала головой Шу-чжэнь.