— Нельзя не платить. Дядя вчера сам видел, как я запирал их в секретер. Я же выходил вместе с ним. Конечно, он знает про пожар и прислал за мной только затем, чтобы заставить меня платить.
— Не знаю, хватит ли у тебя денег, если ты каждому платить будешь, — недовольно произнес Цзюе-минь.
— Истрачу на выплату все деньги — и для меня конец. — В голосе Цзюе-синя было только отчаяние — ни намека на протест.
В день траура по Мэю Цзюе-синь с утра отправился в Чжэцзянское землячество кое в чем помочь. В этот день он был сравнительно спокоен, но общее горе и жалобные причитания молодой вдовы Мэя (облаченная в холщовые одежды, она рыдала перед гробом, распластавшись на циновке в комнате поминовения) вызвали у него невыразимую скорбь. Потом, когда Юнь рассказала ему о том, что вдова Мэя целыми днями плачет и отказывается от еды, он подумал, что эта цветущая женщина буквально за несколько дней превратилась в тень, и на сердце у него стало еще тяжелее. Несмотря на все свое сострадание, он на сей раз ничем не мог помочь. Единственное, что он мог сделать, — это попытаться вместе с Юнь утешить вдову Мэя. Однако он и сам понимал, что в таком деле слова утешения бессильны. Они не могут возвратить вдове ее молодого мужа. Они не могут изменить ее жизнь, не могут облегчить ей боль одиночества, на которое она обречена навсегда. Они не могут вернуть ей жизнь. Семья Чжоу так и останется семьей Чжоу, Чжоу Бо-тао так и останется Чжоу Бо-тао. Ничто не изменится, до тех пор пока в будущем не рухнет все.
Цзюе-синь понял (вернее, осознал) безнадежность ее положения, и это явилось для него жестоким ударом. Он сам стоит почти на краю гибели. И что же он видит? Еще более непроглядный мрак, еще более безысходные страдания. Никакого успокоения, ни крупицы счастья, никаких надежд. Впереди — только надвигающаяся гибель. Все эти годы он шаг за шагом приближался к этой грани.
Он до конца испил чашу страданий, думал, что, жертвуя собой, он поможет другим, верил, что наступит день, когда он обретет покой. Но теперь пелена вдруг спала с его глаз. Все предстало перед его взором в своем истинном свете. Это было трагическое крушение последних иллюзий, жестокое пробуждение. В его памяти всплыли слова Цзюе-миня: «Ты погубил себя и загубил других!» Бессильный подавить это воспоминание, он спрятал его в тайниках сердца, и оно терзало его душу. Но ни единым стоном он не выдал своих душевных мук. Теперь он осознал свои ошибки. Их было так много! На его лице все видели следы страданий, но никто не знал, что происходит в его душе.