— Не может быть! — только и сказал обалдевший Климов, уже и забывший, как выглядит магазинное, а не только парное молоко.
— Может, — ответил расстроенный Ленька, которого комбриг представлял на Героя Союза, но тот в итоге получил только «Знамя». Московские штабные стратеги сочли, что второго героя по фамилии Матросов в истории советских Вооруженных Сил быть не должно. — Еще как может! Посмотри с тыльной стороны штаба — там коровки на пригорке пасутся. Кому война, а кому — мать родна. Пельмень со своими козлами уже всех достал. А что сделаешь? Чуть что — сразу стучат в Москву. Тут такие мужики с должностей слетали — не чета мне. В две секунды. Да кроме этих уродов у нас и своих «боевиков» хватает. Бляха-муха, мне бы только до замены досидеть. Не спалиться бы на какой-нибудь хрени. Чем выше управление — тем больше идиотов на квадратный метр. Короче, «…лежит на пригорке лейтенант из ТуркВО: не спит, не убит — задолбали его…»
Климов никогда не видел настолько расстроенным и обескураженным своего отважного друга, которого знал еще с училища.
Все это так поразило лейтенанта, что он захотел как можно быстрее разделаться с делами в штабе армии и оказаться в бригаде, где все привычно и знакомо.
Теперь же он стоял на дороге и думал о коровах и том молоке, которое, зажмурившись, потягивали каждый день прихлебаи Пельменникова, стараясь во всем походить на своего самодура шефа.
А еще лейтенанту было просто обидно. В принципе, даже не выговор, крик или язвительность надраенного до блеска полковника потрясли Климова, а то, что он остался стоять здесь, на дороге, которую уже основательно размыла подступающая тьма, что его, советского лейтенанта, не подвез, а бросил такой же офицер, бросил свой.
«Да какой свой, — вдруг озлобился Сергей, — крысак он тыловой. Точно, в комендатуру меня хотел отвезти, да позднего времени побоялся. Боевик хренов!»
Для Климова и его товарищей подобное определение пристегивалось прочно, как крепкий ремень к автомату Калашникова, к тем кабульским штабным офицерам, для которых вся служба была сосредоточена исключительно в штабе армии, или, как привычно говорили советские, — на горке.
Именно там штабные чувствовали себя как рыба в воде: отутюженные, холеные, четко щелкая каблуками и подчеркнуто отдавая воинскую честь. Причем чем старше по званию был начальник, тем небрежнее он все это исполнял.
Иногда Климову казалось, что у штабных исключительно своя война: тайная и невидимая — за ордена, звания и расположение начальства. И все свои силы они бросали именно на эти бои — подковерные. Но все время холуйствовать было делом утомительным. Поэтому штабные оттягивались на младших офицерах — лейтенантах, старлеях, капитанах, — особенно из периферийных гарнизонов, которых заносили в Кабул неотложные дела. Штабные обязательно старались их за что-либо выдрать. Как правило, за неловкое отдание все той же воинской чести, выбеленную солнцем форму или же за панамы.