— Не слышал?! — вновь закричал Ромкин, вплотную приближаясь к лейтенанту. — Нашего водилу Леху убили! Сегодня утром! Митреев дал машину начпроду с Баграма. Он товар ему должен был привезти. На машину повесили зеленые номера — под бачей закосить решили — и рано-рано по афганской дороге через Теплый Стан в объезд нашего капэпэ махнули в сторону Баграмского перекрестка. От Кабула недалеко отъехали. Километров десять, может быть. А из зеленки — молотьба. Дорога-то пустая! Кроме них — никого. Лехе в шею и грудь пули попали. А он все-равно машину к нашей заставе подогнать пытался. Не доехал метров триста. Заглох. Начпрод, пидар, сам выпрыгнул, на другую сторону дороги скатился и по канаве на карачках к заставе уполз. Леху бросил. Тот раненый. Вылезти не может. Духи всю кабину изрешетили. В Лехе двадцать пуль, — кричал, прыгая по комнате, Ромкин, с каждой секундой прибавляя подробностей, словно он сам все это время был в машине.
Книга, трепеща страницами, пролетела через комнату и врезалась в стену.
— Где Митреев?
— В штабе. Дело затирает. Леху на боевые пытается списать. Спасается, гад! Вот им их междусобойчики! — злорадствовал Ромкин. — Теперь — конец. Не отвертится.
— Отвертится! — сказал Евграфьев. — У него кругом дружки. Где Леха?
— В центральном госпитале, в морге. Точно отвертится? — переживал Ромкин. — Не спишут?
— Да пошел ты..! — впервые выругался Евграфьев и надел куртку.
Ромкин плюхнулся на кровать и обиженно поджал губы.
— В госпиталь поедешь? — примирительно спросил Евграфьев.
Ромкин отрицательно покачал головой. Лейтенант достал из тумбочки деньги, сунул их в нагрудный карман и вышел из комнаты. Вернулся он под вечер.
На кровати лежал Ромкин. Рядом, на тумбочке, стоял перемотанный изолентой портативный магнитофон. «Над Баграмом дует ветер. Мы выходим на рассвете… — выплевывал черный ящичек из себя. — Развевая наши флаги до небес».
Евграфьев щелкнул кнопкой. Магнитофон замолк.
— Митреев где?
— В сто восьмидесятом. К Люське уехал.
— Вернется?
— Не знаю. Приказал баню топить. Бухала закупил. Париться будет. Отмазался Митрич. Брусков на орден Лехе пишет. Скатили Леху на боевые. Начпрод в госпитале. Ни царапины нет, а завалился. Прячется, гад.
Скрипнули пружины. Евграфьев лег на кровать, закинул руки за голову.
— Видел Леху? — спросил Ромкин.
— Да.
— Как?
— Ужасно.
Евграфьев говорил нехотя, лениво, словно речь шла о чем-то совершенно обыденном, никакого отношения ни к лейтенанту, ни к прапорщику не имеющем. Тишина была отвратительной, и Женя раньше времени заторопился на ужин.