Для этого я попросил привести Жака Вотье в каюту. На пороге он издал странный вой и хотел бежать. Жандармы удержали его силой и заставили войти в каюту, где на койке лежал один из моих подчиненных, одетый в пижаму, похожую на ту, в которой был Джон Белл, Незаметно я подталкивал Вотье к койке и ночному столику, на который я положил нож для бумаги. Когда руки Вотье коснулись лежавшего на койке нашего сотрудника, он снова издал хриплый крик и попятился. Я взял его правую руку и приложил ее к находившемуся на столе ножу для бумаги. Вотье содрогнулся, несколько секунд его била нервная дрожь. Затем, казалось, он успокоился. Правой рукой спокойно взял нож для бумаги и занес его, одновременно наклоняясь над телом инспектора, изображавшего спящего Джона Белла. Левой рукой он уперся в грудь лежавшего человека, чтобы помешать ему двигаться. Если бы я вовремя не отвел руку, готовую нанести удар в шею моему сотруднику, Вотье совершил бы повторное преступление.
Самым странным при воссоздании картины преступления мне показалась точность движений слепого, который, не видя жертву, действовал как автомат. Можно было подумать, что у него большой опыт в такого рода убийствах. Однако одна мысль не давала мне покоя: каким образом Джон Белл с перерезанной сонной артерией нашел в себе силы добраться до двери каюты, где рухнул окончательно, вцепившись в дверную ручку? Судебно-медицинский эксперт, с которым я консультировался, сказал, что подобный последний рывок умирающего человека возможен. С другой стороны, опрокинутая мебель в каюте и кровавый след, ведущий от койки к двери, свидетельствовали еще и о том, что между жертвой и убийцей была борьба. Лучше всего это было бы объяснить тем, что убийца хотел помешать жертве добраться до двери. Несмотря ни на что, этот пункт по- прежнему остается неясным, поскольку Вотье категорически отказался давать какие-либо объяснения.
Я провел еще один эксперимент: тот же одетый в пижаму сотрудник расположился перед дверью в позе, в которой был обнаружен труп,— на коленях, с судорожно вцепившимися в дверную ручку пальцами. Еще раз мы спровоцировали Вотье, заставив его подойти к двери с вытянутыми вперед руками. Коснувшись пальцами шеи «жертвы», Жак Вотье снова издал вой и попятился в глубь каюты, увлекая за собой жандармов. Они опять хотели подтолкнуть его к двери, но он бросился на пол, жандармы попадали вместе с ним — сила у него большая... Вызвав у испытуемого неожиданный психологический шок, я тотчас воспользовался им, чтобы через переводчика задать ему ряд точных вопросов. Жандармы силой удерживали руки слепоглухонемого, чтобы переводчик мог обозначать на фалангах пальцев знаки дактилологического алфавита. Это был напрасный труд: Жак Вотье не ответил ни на один вопрос. Я велел снять отпечатки с его пальцев — они были те же, что на мебели в каюте, на подушке и на окровавленной простыне. Когда мне показалось, что Вотье успокоился, я возобновил допрос. Он согласился ответить только на один вопрос: «Признаете ли вы, что убили здесь этого человека?» Ответ был такой: «Я признаю, что совершил это убийство. Ни о чем не жалею. Если бы пришлось начать все сначала, я совершил бы то же самое». Но когда я у него спросил: «Вы убили его таким же ножом для бумаги, какой я только что вложил вам в руку?»— он только пожал плечами, давая этим жестом понять переводчику, что для него имел значение только сам факт убийства американца, а способ, каким он его убил,— дело для него второстепенное. Наконец, мой третий вопрос: «Был ли ваш жест по отношению к моему сотруднику, лежавшему на месте жертвы, точным повторением того, которым вы убили Джона Белла?» — остался без ответа. После этого мне не удалось добиться от него ни одного слова — ни по алфавиту Брайля, ни по какому другому...