еще напоминало о себе, но было калейдоскопом, в который, заглядывая время от времени, и смотреть-то стоило секунд тридцать,
вчера не способно было растянуться во времени, оно жало, давило, заставляло проснуться от стыда,
вчера научило меня не чувствовать боли, не помнить, не жить, оно с трудом уступало место
сегодня, но оно было всего лишь вчера.
Кирилл приехал ко мне на работу и так, будто мы только расстались, чмокнул меня в щеку.
— Ты свободна? — спросил он.
— Да, — сказала я, поскольку уроки у меня уже закончились.
— Поехали завезем к тебе вещи, а потом сходим куда-нибудь.
«Какие вещи?» — хотела спросить я, но потом подумала, что люблю сюрпризы, и промолчала. Кстати, как позже выяснилось, это был один из последних моих рабочих дней в нашей школе.
Мы привезли ко мне домой его чемоданы, через неделю — новую мебель. В этой суете мне просто некогда было сказать, что он меня неправильно понял. Да и незачем. Я действительно была свободна. Свободна — даже для безболезненного прикосновения к прошлому. Свободна — как в горах моей школьной юности. Мои друзья-альпинисты кричали: «Ты чувствуешь, чувствуешь вечность? Мы — тайна». Эхо обреченно-насмешливо повторяло за ними: «Тайна, тайна…» А я улыбалась и знала, что тайна — это я одна, потому что я — вровень с небом, у меня классное снаряжение, я — ничья и мне везет. По утрам я смотрела на вершину, зная, что не хочу ее покорить, а вечером выбирала любимые вещи, которые хотела бы спасти от схода снежных лавин. Однажды я стояла внизу у входа в наш коттедж и беседовала о высоком с Потенциально Сумасшедшим Художником, которого все звали просто Пасха. Высокое заключалось в том, что он меня не любит, а я не села с ним рядом у костра. Мы не могли решить, кто из нас больше виноват — я или мое действие или он и мое восприятие. Разговор был то бурный, то вкрадчивый, дважды я пыталась уйти, трижды мы поцеловались. В момент нежнейшего примирения мы услышали командный голос нашей руководительницы:
— Эй, кто-нибудь, принесите мне мои зеленые трусы!
— Какие? — раздалось одновременно из многих комнат.
— Теплые зеленые в белый горошек, — снова последовал приказ.
Потом все стихло, кроме множества шагов, — легких невесомых касаний ног о деревянные половицы. Пасха улыбнулся, и мы снова стали мириться.
— Нет, не эти, — разочарованно вскрикнула наша метресса, — не эти, а утепленные рабочие.
Я знала, где искать пропажу, но был очень хороший вечер, который мне совсем не хотелось разрушать… Мы с Пасхой мечтательно смотрели в небо.
— Ну наконец-то, — радостно сообщили сверху.