— Или я сниму ему квартиру, или он будет жить у меня, а вы будете приезжать его купать и…
— И платить алименты, — добавила я.
— Мы, кажется, еще не разошлись, — строго сказал Санека.
— Ну, все… — протянула я.
Сейчас начнется. Сейчас обязательно начнется незапланированная акция с непредсказуемым результатом. Но я, пожалуй, этого хотела, надо было проверить, научилась ли я выбирать тех, кто потом обязательно выберет меня.
— Мне нужно сказать? — спросил Санека.
Я пожала плечами в сладком предчувствии любви.
— Что-то случилось. Что-то случилось с нами, — пробормотал он.
— С нами? Со всей группой, с Наташей, с вами лично или со мной, — говорила я и думала о том, где же все-таки моя метла и на кой черт сдался мне этот лепет, и тот трепет, который охватывает меня при нем. И не пора ли Кириллу, наконец, на мне жениться и может ли это спасти меня от неизбежности Санекиной упругой задницы и жесткой мести его возлюбленной. И я его поцеловала. И целовала до тех пор, пока в моей опустевшей голове не разорвалась маленькая интеллигентная бомба, а Взятка нежно не прикусил меня за правую штанину. Я попыталась отстраниться, потому что вдруг почувствовала сильнейшую усталость и никчемность старой училки, стоящей на холодном осеннем ветру и жадно хватающей то, что когда-то так тихо на носочках прошло мимо. Я поклялась себе всунуть в нос радиопередатчик и подарить Наине диктофон. Не уследила-таки. Я попыталась отстраниться, но все, что я когда-либо пыталась сделать сама, терпело неудачу, Санека крепко сжимал мои нехуденькие плечи. Взятка мирно улегся у моих ног, ни один прохожий не потревожил тихую предсумеречную улицу. Санека молчал, молчал так напряженно, что мне пришлось его спасти.
— Мне двадцать восемь лет, — тихо и почти твердо сказала я.
— Только это ничего не меняет, — вздохнул он.
— И если вам нужна оценка, можете доставать зачетку прямо сейчас, — я попыталась внести фальшивую ноту, ужаснулась своей гнусности и замолчала.
Он целовал меня в висок, а я удивлялась, куда делась моя аллергия на любое прикосновение к волосам. Он рассматривал мои глаза, нос, уши, губы. Он, кажется, хотел заглянуть мне в душу. А она, моя душа, была похожа на кабинет старого директора школы, в котором все давно и прочно расставлено по местам, и только большие, жирные, как говорили мы когда-то, окурки валяются где зря, и вряд ли кто-то возьмется их докуривать. В какой-то момент я даже готова была снять с себя кожу. Через голову. Или через ноги. Только зачем ему моя старая целлюлитная кожа, из которой нельзя сделать хорошие кроссовки? Мысль о кроссовках рассмешила меня. Я отстранилась резко и твердо, мне даже удалось с особым цинизмом стороннего наблюдателя осмотреть первую картину последнего поцелуя.