При первом исполнении этой песни я спросила:
— А кто выиграет? У кого туз или у кого джокер?
— У кого джокер, — улыбнулся он.
— Тогда все правильно, — сказала я.
Конечно, он выигрывал в любом случае. Сюжет с Санекой был уже не по силам. Хотя интерес к нему вполне укладывался в цепь, разработанную Фрейдом: сначала молоденьких девушек развращают старые мужчины, а потом зрелые женщины учат искусству любви мальчиков. Несмотря на то, что Сергей Васильевич ушел из жизни, не приобщив меня к чаше порока, я все же успела вызреть настолько, чтобы сидеть на кухне и рассматривать Санекины ресницы, гордо взметнувшиеся к бровям. Но мне было трудно так сидеть, намного легче было бы переспать с ним и забыть в ту же минуту о его существовании и необходимости купания Взятки. Но то ли что-то действительно случалось с нами, то ли я еще не дозрела до разврата, я мужественно преодолевала трудности нашего общения, потела, худела и подозревала Санеку в половой слабости.
А с Кириллом мы зачастили в Петино-Галинино-неприличное жилище.
Галя была по-прежнему все так же почти по-королевски безучастна ко мне, но мы вместе слушали Берлиоза, выдавая его за мои музыкальные пристрастия, пока мужчины беседовали о делах на кухне. Мне не хотелось подслушивать последние предбрачные Петины наставления Кириллу. Я мирно растворялась в диване и мечтала, как всегда, ни о чем. Изредка я ловила на себе недовольный взгляд Гали и виновато улыбалась. Она, кажется, сердилась из-за того, что я не умела слушать музыку. Но своими глупыми мечтами я успевала так напаивать воздух квартиры, что Петя неизменно предлагал сменить пластинку и организовать танцы. Как правило, Кирилл танцевал с Галей, они часто перешептывались, смотрели друг на друга долгим взглядом и смеялись. Петя нервно вертелся на диване рядом со мной и действительно выглядел смешно. А я все думала, думала, думала. О том, что все так просто и совсем не нужно, о том, что не стареют душой ветераны, только надо набраться мужества себя к ним причислить, о том, что, когда Санека кончится, то в моей жизни образуется не пустота, а вмятина, и ее придется рихтовать с внутренней стороны, о том, что дерево за окном почти не тревожит меня, и что все к лучшему, наверное. И однажды, смастерив благостную улыбку, я посмотрела на Кирилла. Он стоял с Галей в дверях танцевальной комнаты (у этих буржуинов была и такая) и, склонившись над ней, разглядывал их соединенные руки с такой почти забытой, но острой нежностью, с такой привычной сыновней покорностью, что маска благостности на моем лице превратилась в судорожную гримасу, сердце — в осколок бутылки, а я сама — в пригвоздивший к месту слух. Хотя слушать мне ничего не надо было: если бы Кирилл не колебался, у него не было бы амплитуды, а не было бы амплитуды — мы с ним не попали бы в резонанс, а не было бы резонанса, я бы никогда на них не посмотрела. Не согрешишь — не покаешься. Мы почти соединили наши жизни, только я, кажется, не согрешила, а он, видимо, уже каялся. Хорошо воспитанному исповеднику, Гале, которая не научила меня отличать безучастность от враждебности.