Рассказы (Бондин) - страница 2

— Дядя, подвези!

А дядя усмехнется только. Вместо того, чтобы посадить, он еще подхлестнет лошадь и укатит. А иной оскалит зубы и бросит:

— Садись, где стоишь.

Приплетешься кой-как до покоса, уж под вечер, и грохнешься на траву. Думаешь отдохнуть, а отец литовку в руки подаст и прикажет:

— Обкашивай возле кустов траву, пока роса.

Или:

— Запасай-ка дров к ночи для печки.

А к чему дрова? Ночи теплые, на нарах сено. Есть тулуп, одеяло. Накройся — и никакой печки не надо. Дома спим же летом на сеновале. Нет, отец обязательно вечером печку железную затопит. Да так накалит, что дух вон от жары. А ему хоть бы что, лежит себе, покряхтывает да почесывается. Мать скажет иногда:

— Ну к чему ты, отец, печку-то нажариваешь?..

— В балагане да без печки, что за мода?..

— Да ведь жарища,— дышать нечем.

— Ничего-о, пар кости не ломит!

Оно верно — не ломит, да разопреешь, как паренка в горшке. Выйдешь спать на волю, устроишься где-нибудь под елочкой — хорошо! Воздух чистый, ароматный — лесной. Лес дремлет. В небе звездочки, редкие, далекие, ласково светят, луна выплывет над лесом, обольет все голубовато-мглистым светом, над поляной паутиной повиснет туман. Пахнет свежим сеном. Где-нибудь в черной глубине леса крикнет сыч, а то птички зашумят, встревоженные хищным зверьком.

Один раз в такую лунную ночь видел я, как тихонько через полянку шла лиса. Осторожно, с опаской. Хвост свой пушистый приподняла немного, чтобы не замочить росой, и бережно несет его. Ну разве возможно уснуть! Всю ночь вот так лежал бы. Так нет, комары покоя не дают, будто горстями кто в лицо их бросает. На лбу шишки, на щеках волдыри, затылок вспух. Закроешься пологом, так и тут от них спасу нет и под полог заберутся, проклятые, и поют:

— Дру-у-у-уг! Ку-у-ум!

Хороши друзья, хороши кумовья, чтоб им пусто было!

И вот вертишься, вертишься и думаешь уж не о природе, а об этих комарах. Чуть не заплачешь и уйдешь обратно в избушку, а там, как в бане. А отец спит себе и хоть бы что. Утром посмотрит на меня, да еще посмеиваться начнет:

— Ладно тебя комары-то разделали, под, орех да с дегтем. Изукрасили!

Отца моего ничем не убедишь, человек он был упрямый. Ведь и ему эти комары иной раз надоедали. Он был набожный, на покос икону брал с собой.

Повесит ее на березку и молится. Шепчет молитвы: «Господи, исусе христе», а сам зевает, спину почесывает. А то комара или слепня на лбу пришлепнет и выругается без всякого стеснения и опять, как ни в чем не бывало, молится.

Подшутил же я над ним один раз. Вышел вечером из избушки. Тихо кругом, тепло и облачно; вечер такой темный. Комары на этот раз особенно злющие были,— нигде от них не найдешь спасения. И так гудят, будто в лесу, во всех концах, самовары закипают. Смотрю я, под березой, где икона висела,— огонек поблескивает. Светлячок зеленый звездочкой сияет. Днем посмотришь на него,— просто червячок, серенький, невзрачный. Иной раз много их в пеньках. А вечером далеко видно, как эти чудесные огоньки светятся, словно стайки звезд в небе. Взял я светлячка, положил на верхний край иконы и позвал мать: