На этот раз Гиз отсутствовал несколько месяцев, и потому встреча с Мади по возвращении была исключительно трогательной: она заключила в свои объятия его ухоженное, натренированное тело и осыпала его лицо нежными поцелуями.
Беднягу Улафа от отвращения чуть не стошнило, и он отвернулся.
— Прилетел наконец, мой голубок! — почти басом проворковала Мадлен. — Надеюсь, ты на этот раз домой надолго?
И Пьер, и Мадлен считали, что настоящий дом их хозяина здесь, и крайне не любили его огромный дом недалеко от Версаля, где, правда, Мадлен приходилось бывать довольно часто, и она постоянно ворчала на старика–дворецкого, служившего еще отцу Гиза. Ничто не могло поколебать ее уверенность в том, что там за ее «голубком» ухаживают плохо.
В Бретани Гиз действительно отдыхал и душой, и телом. Здесь ему было уютно и спокойно. В обширной пристройке к старому дому, сложенной из точно такого же серого, грубо обтесанного камня, ему были оборудованы роскошная спальня и кабинет, оснащенный всеми современными средствами связи. Имелись и тренировочный зал, и три гостевые комнаты, одну из которых обычно занимал Улаф, а две другие всегда пустовали. В покои хозяина никто, кроме Мади и Пьера, не допускался, а снаружи пристройка выглядела как и основной дом, так что никто не мог догадаться, какая роскошь таится за прочными стенами.
В Бретани Гиз по большей части ел, спал и посещал тренировочный зал. Раза три в неделю он охотился. В этих случаях ему компанию обычно составлял Улаф, несмотря на внешнюю медлительность, превосходный и меткий стрелок.
Так незаметно прошли две недели. Но размеренную растительную жизнь средневекового феодала нарушило сообщение по электронной почте.
За завтраком Гиз сообщил Улафу:
Ахмед, которого ты видел в Копенгагене, настаивает на немедленной встрече. Как ты думаешь, что ему нужно?
Денег, — невозмутимо ответил Улаф, отрезая солидный кусок деревенского овечьего сыра. — Ты разве не заметил, если чеченец настаивает на чем- либо, за этим всегда скрывается желание получить как можно больше денег.
Улаф был невысокого мнения о представителях гордого горского народа, однако счел нужным напомнить:
Я еще в Тбилиси об этом тебе говорил, но ты тогда отмахнулся.
Теперь вспомнил. Он пишет, что имеет некие конкретные предложения, — задумчиво произнес Гиз. — Он тебе ни на что в том разговоре не намекал?
Нет, просто сказал, что очень хочет тебя видеть. Наверняка опять какую‑нибудь кровавую бойню замыслил, а денег, как всегда, не хватает, — дожевывая бутерброд с сыром, сказал Улаф.
Он вовсе не был пацифистом и никогда не осуждал Гиза за его деятельность. Просто все это — взрывы, теракты, похищения — было ему глубоко безразлично. Единственное, что привлекало его на