Богол не пригласил его к себе, но и не отогнал, не показав лица, а вышел навстречу, и это значило, что он принял его как равного, но не благоволит к нему.
— Приветствую тебя, вождь. Прости, что побеспокоил. Не нужны ли тебе мои услуги?
— А что ты можешь дать?
— Всё, что пожелаешь, и жизнь в придачу, — учтиво ответил Улен.
Лицо Богола в звёздной мгле напоминало кусок хорошо отшлифованного тёмного дерева, на котором тусклыми точками прилепились глаза. Мало кто выдерживал его взгляд при свете дня, ночью это было легче.
— Собаку ты привёл, потому что боишься? В чём твоя вина передо мной?
Анар сочно зевнул, предостерегая юношу об опасности. Его насторожил голос вождя.
— Вины за мной нет. Я принёс шубу, которую ты отдал Раки для его дочери Млавы.
— Зачем ты её принёс?
— Млава скоро станет моей женой. Негоже ей принимать подарки от мужчины, хотя бы и от тебя, Богол.
Дерзость была неслыханной. Богол не поверил ушам и переспросил:
— Ты хочешь взять Млаву?
— Вот твоя шуба. — Улен подвинул тюк ногой, остерегаясь нагнуться. Богол прятал правую руку под накидкой, там у него топорик.
— Ты не болен, мальчик? — участливо осведомился вождь. Похоже, он никак не мог взять в толк происходящее.
— Я здоров.
— Ты уверен? Говорят, Колод принёс в сельбище заразу. Может, он передал её тебе?
— Нет, вождь. Колода изломал медведь. Скоро он оправится. Он шлёт тебе поклон.
— И всё-таки он чем-то заразил тебя, — задумчиво произнёс вождь. — Старый недоумок всегда держал себя так, будто у него две головы на плечах. Но она у него одна. И у тебя тоже одна, Улен.
— Я вообще не видел людей с двумя головами, хотя слышал про таких. Вроде они живут в пещерах далеко к восходу.
Улен с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться в деревянное, унылое лицо Богола. Тогда ему не будет спасения. Наверное, ему и так не будет спасения. Но почему наводит на всех такой ужас этот старик, у которого при лунном свете голова трясётся, как поздняя шишка на дереве? Не потому ли, что топорик, который он прячет у пояса, всегда без предупреждения пускал в ход, и не нашлось никого, кто посмел бы ответить ударом на удар.
А Богол думал вот что. Щенка, который осмелился прийти к его жилищу и тявкать, можно раздавить сразу, как улитку, а можно сделать это позже. Месть слаще, если не поддаться порыву и немного её оттянуть, Но отчего так заныло сердце, словно наглец явился не сам по себе, а принёс вести о скорых и страшных превращениях? Богол ни разу, сколько себя помнил, не поддавался ни силе, ни хитрости, но близок, видно, час, когда придётся уступить судьбе. Что ж, надо утешиться тем, что этот мальчик, будь он хоть сто раз чей-то вестник, не получит Млавы и не сумеет насладиться его поражением. О, Млава, её полное жаркой крови тело, её певучий голос, её упоительно бесстрашный взгляд — это всё смягчит горечь роковых мгновений. Вечным сном он уснёт на её груди.