Боковина холмика была раскопана, скорее не раскопана, а разворочена воровски. Иткар определил, что бугровщик был в этих местах недели две назад, еще до ливневых дождей.
На расстеленном плаще разложены находки: грузила для сетей из обожженной глины, осколки горшков, куски пожелтевше-черноватой бересты, изделия из кости. Все это подобрал Иткар на раскопе. С любопытством и удивлением разглядывал он маленький манок, сделанный из пустотелой косточки. Тыльная сторона манка-свистульки была запломбирована кусочком битума. Это находка была Иткару дороже любого алмаза. «А ведь, кажется, я опередил Григория Тарханова, – первым вышел на свежий след Пяткоступа».
Перекатным громом разлетелось эхо выстрела по холмистому таежному берегу. Иткар подошел к воде, подобрал крупную щуку с пробитой головой. «На обед можно будет заварить уху», – подумал он.
Прощай, многотрудный холм, разрезанный когда-то лопатой бульдозера. Прости и ты, мудрый древний воин, за то, что были потревожены твои кости, порушена могила.
И снова несется облас по быстроводной таежной Чижапке, летит он туда, к устью Вас-Югана.
1
Старый парусный цыган вышел на крыльцо, почесав взлохмаченную голову, сладко потянулся.
Из трубы валил густой черный дым, клубился и уплывал в небо.
Старик улыбнулся, кивнул приветливо Алевтине Кирилловне, своей молодой соседке, которая, раскрыв створки оконной рамы, смотрела удивленно на Федора Романовича и думала: «Наконец-то объявилась запропавшая душа цыганская!»
– Дедушка, ты случайно не резиновыми сапогами растапливаешь печь? Дым валит из трубы чернущий и страшенный, как из смолевой бочки.
– Нет, ласточка моя, это я жгу бересту, пробку из трубы выгоняю. Печь заурусила, дымить надумала.
– Давно не топлена печь, нахолодало, хоть и лето.
Поговорив с соседом, Алевтина Кирилловна подошла к зеркалу, осмотрела себя с головы до ног. Сегодня ей предстояло идти на встречу с Григорием Тархановым. Просил следователь еще неделю назад сообщить, как только дома появится парусный цыган. И почему-то хотелось сегодня Алевтине Кирилловне быть особенно красивой. «А что, ведь и в тридцать лет еще не покинула меня юность: на лицо красивая, от морщин бог миловал. Крутнусь, подмигну, и закружится голова не только у следователя Тарханова!» – подумала молодая женщина и, поправив брови черным карандашом, вернулась к открытому окну, сказала громко;
– Дедушка, просил Григорий Тарханов шумнуть ему, как только ты объявишься дома…
– В гости завернуть хотел ко мне аль расследовать и будоражить цыганскую шхуну? – поинтересовался Федор Романович, а сам продолжал выбирать с поленницы дрова, которые помельче.