Чье положение было хуже? У Гарика с Вовиком вода погубила съестные припасы. Соль и сахар, два влаголюбивых продукта, соединившись, образовали ужасный маринад, который отравил все, что находилось в рюкзаке. Но спасенное семейство лишилось большего – оно вообще осталось без лодки. Друзья сочувственно поглядывали на туземцев, однако примечали с удивлением, что те как будто и не слишком горюют. Самая перебранка их звучала как-то буднично, и в ней не слышалось особенной тревоги.
Для местных жителей река была что сельский проселок. Ехали, ехали, да и свалились в канаву. Дело обычное, не беда; авось кто-нибудь вытащит. Но желающих вытаскивать долго не находилось, несмотря на то что мокрое семейство дружно голосовало каждой проезжей моторке. Час прошел или больше, как вдруг туземцы разразились радостными воплями. На реке… на реке показался опять знакомый нос-обелиск. Взятая на буксир водной милицией, их собственная полузатопленная «алюминька» возвращалась малым ходом. Милиция показала обрадованному семейству кулак и, не причаливая, протащила «алюминьку» куда-то вверх по реке.
– Ну вот, а ты ругаисси… – сказал с облегчением отец семейства. И впервые за все время обратился к Гарику с Вовиком: – Закурить есть?
Спустя еще полчаса милицейская моторка вернулась. Водитель ее заложил напротив пляжа лихой вираж и, успев поднять гребной винт, зачем-то загнал лодку далеко на песок.
– С тебя литр, Егорыч! – объявил он, выпрыгивая из лодки, и для форсу выругался.
Вид у милиционера был бравый, хотя звание его определить было невозможно – амуниция на нем была та же, что и при перевозке трюмо. Егорыч тоже в его присутствии выказал молодцеватость и первым делом рассказал милиционеру про голую бабу.
Потом моторку снова стащили в воду и семейство погрузилось.
– Эй, чего смотрите! – крикнул милиционер Гарику с Вовиком. – А ну толкните!
Гарик с Вовиком вошли в воду и толкнули лодку подальше от берега. Милиционер дернул за специальный шнурок, движок взревел, моторка сделала стойку и с усилием тронулась. Через несколько секунд она скрылась за ближним мыском. Еще какое-то время друзья слышали зуденье, напоминавшее звук кухонного миксера, и вдыхали остатки мотоциклетного перегара, потом все стихло, и дым развеялся. Но… не развеялось, а, напротив, горше становилось на душе и у Гарика, и у Вовика. Друзей мучила обида.
– Даже спасибо не сказали… – пробормотал Гарик.
– Даже ручкой не помахали на прощанье, – прибавил Вовик и сплюнул на песок.
Вовик сплюнул на песок и тут же заметил, что к его плевку прибавился другой, потом третий… За всеми последними переживаниями друзьям недосуг было взглянуть на небо, зато небо, похоже, внимательно следило за происходящим на земле. И кажется, оно тоже расстроилось: запахнулось, словно ваточным клочковатым халатом, облаками, набежавшими одновременно со всех четырех сторон. Дунул ветер, и солнце, заморгав, погасло; день побледнел, перейдя на искусственное освещение. Река потемнела, покрылась гусиной кожей и даже как будто остановила свое течение.