– Утопить! – приказал директор. – Об исполнении доложить.
Так будущий Филипп из-под веранды переселился в кандейку, где несли службу музейские милиционеры. Здесь получил он имя, достаточное пропитание и постель в коробке из-под портвейна. Директор еще несколько раз интересовался, как исполняется его приказ об утоплении щенка, а потом другие заботы вытеснили эту тему из его головы. Филька потихоньку начинал осваиваться в кандейке; он привыкал к запахам портупей, пепельниц и пролитого вчера пива; начинал понимать милицейскую речь. Песик уже сопровождал наряды в обходах усадьбы и парка и даже пробовал лаять на гуляющих посетителей. Казалось, будущее Филиппа определилось; да и самому ему служба в рядах милиции начинала нравиться. Но тут его линия жизни дала непредвиденный крутой зигзаг. Распоряжением судьбы Филипп был временно переведен в штатское состояние.
Как уже сказано, наше тогдашнее государство не в шутку заботилось о сохранении историко-культурного наследия. На территории заповедника запрещалось строительство, в том числе дачное, и всякая прочая хозяйственная деятельность. Коррупция в те времена была еще слабо развита, а потому даже пяди абрамцевской священной земли нельзя было приобрести ни за какие деньги. Но некоторую хозяйственную деятельность здесь все же вести удавалось, причем без купли и разрешений.
Так, к примеру, невдалеке от усадьбы в уютной лощинке с ручьем и прудом существовал безымянный и абсолютно незаконный хуторок. Состоявший из двух или трех небольших домиков, он так удачно маскировался в сени пышных вязов и ясеней, что государство его попросту не замечало. На картах землеустройства значились и ручей, и пруд, но хуторок отсутствовал, и поэтому люди, в нем обитавшие, счастливо избегали государственного внимания.
Существование хуторка было абрамцевской тайной. Дело в том, что его обитатели, где-то отсутствовавшие по месту прописки, значились в музейном штате, и они были, что называется, ценные кадры. Скажем, Матюхе, недавно освободившемуся из мест заключения, полагалось проживать не ближе чем в ста одном километре от Москвы, но он был хороший кровельщик и не за совесть, а под страхом высылки сражался с абрамцевскими вечно текущими крышами. В соседнем с ним домике хозяйствовала семья ученых-искусствоведов. Муж и жена Любохинеры были люди интеллигентные и не имели преступного прошлого, но им тоже, как и Матюхе, подмосковная прописка не светила. Муж вел в музее большую научную работу, но при этом не болтал лишнего и не мешал дирекции подворовывать.