— У тебя все просчитано, да, Марв? Ты все еще церковный привратник? Трудись, трудись — может, повысят до члена церковного совета.
— Хватит, наслушался я тебя, — сказал Марвин. — Все, что у меня есть, я заработал честным трудом, вот так. Ты хоть знаешь, что у нас парней каждую неделю увольняют? Сколько я еще продержусь, пока придет мой черед? Не одному тебе трудно. Сейчас вон толпы безработных нанимают на дорожные работы, но спорить могу, ты даже не пытался туда попасть.
— Заткнись, — резко сказал Джон. — Что ты об этом знаешь?
— Конечно, ты у нас слишком хорош для кирки. Черт возьми, я пахал как вол на лесозаготовках, а потом на судоремонтном заводе, когда с войны пришел.
— Ну да, ну да, — зловеще произнес Джон. — Ты же у нас храбрец, герой и все такое.
— Мне было семнадцать, — отрезал Марвин. — Что ты об этом знаешь?
В тот момент мне хотелось спросить его, где он побывал и чего натерпелся. Мне хотелось сказать ему, что я буду сидеть тихо и слушать. Но из этой затеи ничего бы не вышло — слишком много лет прошло. Да и не стал бы он ничего рассказывать. Марвин представлялся мне тем самым неизвестным солдатом, чье имя никому не суждено узнать.
— Черт возьми, Марв, — потрясенный, Джон внезапно остыл и пошел на попятный. — Я не хотел тебя обидеть, честно.
От такой резкой перемены настроения Марвин смутился.
— Да ладно, — спешно произнес он. — В общем, Джон, возвращайся-ка ты на побережье, как только сможешь, и я из штанов выпрыгну, но найду тебе что-нибудь. А жилье у мистера Оутли бесплатное будет.
Джон сцепил руки.
— Нет, — сказал наконец он. — Давай не будем об этом спорить, Марв. Я не вернусь. Хватит с меня чужих домов.
Брэм даже не заметил присутствия Марвина. Он его не узнал. Но, уезжая, Марвин зашел в комнату к отцу, и я расслышала его полушепот.
— Пап, — сказал он. — Прости меня, пап.
Брэм был в сознании — насколько это вообще было для него возможно.
— Кто тут? Что ты сказал? — проворчал он. — За что простить?
Марвин не ответил. Может, он и сам не знал, за что.
Говоря обо мне с Джоном, Брэм называл меня «эта женщина», как будто говорил о наемной работнице. Лишь однажды я услышала в ночи: «Агарь!» Я зашла к нему в комнату, но это он разговаривал во сне. Он лежал, беззащитно свернувшись калачиком в большой кровати, где мы занимались любовью, и меня затошнило от воспоминаний об этом, ибо сейчас он выглядел состарившимся ребенком. Глядя на него тогда, я думала, что какая-то часть меня никогда не выносила Брэма со всеми его замашками, и все же в тот миг я всей душой хотела позвать его из темноты, в которую он ушел, и хоть раз сказать ему то же, что и Марвин, да только кого винить за то, что жизнь сложилась именно так, а не иначе, я не знала. Я легко прикоснулась к его лбу рукой и заметила, что кожа и волосы были чуть влажными, как у детей душными летними ночами. Помочь ему я не могла и вернулась в комнату Марвина, где ночевала.