[28]. Получается, такова моя судьба — наверное, такова она была изначально: не отпустив его, я не смогу отпустить и себя.
Мне хочется просить у него прощения, но он ждет не этого.
— Вовсе ты не обижал, Марвин. Ты был ко мне добр, всегда. Ты хороший сын — лучше, чем Джон.
Мертвые не держат зла и не ищут благословения. Мертвые не страдают. Только живые. Марвин, пожилой мужчина со смятением в глазах, верит мне. Ему не приходит в голову, что в моем положении можно сказать неправду.
Он отпускает мою руку и убирает свою.
— У тебя всё есть? — угрюмо говорит он. — Принести чего-нибудь?
— Нет, ничего не надо, спасибо.
— Ну, я пойду, — говорит Марвин. — До свидания.
Я киваю и закрываю глаза.
Он выходит из палаты, и я слышу его разговор с медсестрой.
— Удивительный у вашей мамы организм. Уже все отказало, а сердце все равно работает.
Пауза, потом ответ Марвина.
— Она кому хочешь жару задаст, — говорит он.
Слушая его, я понимаю, что получила от жизни даже больше, чем могла бы когда-либо надеяться, ибо он говорит обо мне с такой досадой — и с такой нежностью.
Помню, как в последний раз повидала Манаваку. В то лето Марвин и Дорис отправились в отпуск на Восток на своей машине, и я с ними за компанию. Мы проезжали через Манаваку. Сделали крюк, чтобы посмотреть на дом Шипли. Его было не узнать. Там стоял новый дом, в нескольких уровнях, выкрашенный в зеленый цвет. Новый сарай, новый забор, и никаких сорняков у ворот.
— Ого, — присвистнул Марвин. — «Понтиак», последняя модель. Хозяин-то не бедствует.
— Поехали, — сказала я. — Нечего здесь делать.
— Здорово он тут обустроился, — не унимался Марвин. — Дом-то теперь — другое дело.
— С этим не поспоришь. Но останавливаться и пялиться на чужой дом нам смысла нет.
На кладбище мы тоже заехали. Дорис не стала выходить из машины. Мы с Марвином пошли к семейной могиле. Статуя ангела оказалась на месте, но зимы и отсутствие ухода сделали свое дело. От морозов почва под ней осела, и она накренилась набок. Губы ее были белы. Мне даже не прикоснулись к ней. Только смотрели. Однажды она упадет, и никто не потрудится вернуть ее в вертикальное положение.
Там был молодой сторож; прихрамывая, он подошел к нам поболтать. Мы не знали его, а он нас, потому он принял нас за любопытствующих туристов.
— Мимо проезжали? — спросил он.
Я кивнула, и он продолжил.
— Кладбище у нас старинное, чуть ли не самое старое во всей провинции. Аж тысяча восемьсот семидесятого года плита есть. Факт. Попадаются интересные экземпляры. Вот эта плита, к примеру, — видали когда-нибудь одно надгробие на две семьи? Любопытно. Это могила Карри — Шипли. Две семьи, у них потомки поженились. Обе, считай, первыми тут обосновались, чуть ли не раньше всех в округе — это мне наш мэр рассказал, Телфорд Симмонс, а он и сам из старожилов. Я-то их не знал, ясно дело. Родиться еще не успел. Сам я в Южной Вачакве вырос.