— Ты всю жизнь от живых лошадей нос воротила, Агарь, — сказал он однажды. — А на бумаге, значится, ни навоза, ни вони, так сразу другое дело? Ну и любуйся своими чертовыми рисованными лошадками. По мне, так уж лучше голые стены.
Сейчас мне смешно вспоминать его слова, а тогда я негодовала. Он был прав: я никогда не любила лошадей. Я их боялась, таких высоких и тяжелых, таких мускулистых и таких независимых, — мне казалось, они ни за что не станут меня слушаться. Брэму я своего страха не показывала, делая вид, что мне не нравится их запах. Брэм-то обожал лошадей. Через пару лет после нашей свадьбы на всех фермах в окрестностях Манаваки был рекордный урожай пшеницы, даже на нашей — настолько хорошо рос в пойме Вачаквы сорт «Рэд файф». Брэм надумал вложить весь заработок в лошадей, намереваясь заниматься их разведением и меньше работать на земле.
— Ты в своем уме? — сказала я ему. — Сейчас самое время обналичить выручку от продажи пшеницы. И дураку ясно.
— Пусть все и обналичивают себе на здоровье, — беззаботно ответил Брэм. — На свои деньги я буду покупать, что хочу. Рабочие лошади мне не нужны. Мне верховых подавай. Видал я на днях серого жеребца Генри Перла, говорю, продай. Тот пока в отказ, но кто его знает, может, и уговорю. Этим и займусь первым делом.
— Когда-то, помнится, ты мне обещал, что на ферме будет на что посмотреть.
— И будет, — сказал он. — Одно другому не мешает. Ты-то что в этом понимаешь?
— Понимаю я достаточно, чтобы представлять себе, чем все закончится. Накупишь лошадей, потом тебе жалко будет с ними расставаться, так что будут у нас полны пастбища лошадей, зато за душой ни гроша. Что ж, деньги твои. Я не могу тебе помешать.
Тогда я все еще надеялась, что у него все образуется, причем надеялась не ради самих денег, ибо, в отличие от Лотти, никогда не ставила себе целью похвалиться дорогой мебелью и убранством дома, а исключительно ради того, чтобы людям в Манаваке пришлось его уважать, нравится он им или нет.
— На жизнь я всегда заработаю, — мрачно сказал он, — а жить буду, как хочу.
Я вскипела.
— О Господи, и как же ты хочешь жить? Вот так, до конца дней? В некрашеном доме, где главная гордость — кусок линолеума на полу в гостиной?
Не знаю, почему именно об этом я заговорила. Он все время проводил на кухне, да и гостей у меня не водилось, разве тетушка Долли заглянет, так что проку от той гостиной все равно было мало.
— Хорошо, будь по-твоему, — гневно сказал он. — Бери деньги и покупай свои несчастные ковры. Вот — довольна?
— Не притронусь я к этим деньгам, — парировала я, уязвленная его злостью и непониманием, ибо дело было отнюдь не в коврах. — Покупай своих лошадей, сколько влезет. Хоть всех лошадей в округе скупи, мне все равно.