А вот это откровенная ложь. С радостью, как же. Только сумасшедший может это делать с радостью. Дорис, конечно, умом не отличается, но она и не умалишенная. Эти слова уже почти слетают с моих губ. Но, открыв рот, я говорю совсем другое:
— Как мне оставить дом? Не хочу я уезжать из дома, расставаться со своими вещами.
— Конечно, это трудно, я понимаю, — говорит мистер Трой, хотя мне кажется, ничегошеньки он не понимает. — А вы пробовали просить Бога о помощи? Иногда молитва творит чудеса и дарует успокоение.
Он говорит это с искренним сочувствием, и я уже готова пообещать, что попробую. Но при этом понимаю, что это будет всего лишь дешевый обман.
— С молитвами у меня никогда не ладилось, мистер Трой. О чем бы я ни молилась, ни разу ничего не сбылось.
— Может быть, вы просили не о том.
— Как знать. Если Господь — это кроссворд или секретный код, который нужно разгадывать, то я, пожалуй, и пытаться не стану.
— Я хотел сказать, что молиться нужно о стойкости, — говорит он, — а не о том, чтоб сбывались наши желания.
— Ну, об этом я тоже молилась в свое время, ровно с тем же результатом. Признаюсь, мистер Трой, в церковь меня никогда особо не тянуло. Но когда случалась беда, я отчаянно молилась, как и все, хоть и не все в этом признаются, — на всякий случай, что ли. Только это никогда не помогало.
Должно быть, я повергла молоденького служителя Господня в глубокий шок. Я устала, у меня больше нет сил на подобные разговоры. Я откидываюсь на спинку кресла, смотрю в небо и начинаю играть в игру своего детства, угадывая, на что похожи облака, эти огромные пухлые привидения: вот это — на бегущую охотничью собаку, а то — на огромный, как звезда, цветок, лепестки которого оторвались от сердцевины и прямо на моих глазах уплывают прочь. Как же обидно будет уходить отсюда навсегда.
Даже если небеса существуют и их можно измерять локтями, как говорится в Откровении[8], что же это получается за безвкусица — все эти золотые улицы, да стены из топаза, да ворота из жемчуга, — не город, а гигантская груда украшений. Пускай эти небеса в блестках оставит себе Иоанн Богослов или пусть поделится ими с мистером Троем, мне не жалко, и будут они коротать там вечность, ощупывая драгоценности и восторженно рассказывая друг другу, каких денег они стоят.
— Вы не верите, — вежливо и серьезно интересуется мистер Трой, — в бесконечное милосердие Господа?
— Во что? — Я с трудом улавливаю ход его мысли, и, смущенный, он повторяет свои слова.
— Бесконечное милосердие Господа — вы же верите в него?
Я выпаливаю ответ, даже не задумываясь: