«Тогда сказали ему: скажи нам, за кого постигла нас эта беда? какое твое занятие, и откуда идешь ты? где твоя страна, и из какого ты народа?»
Браун уронил книгу на траву и заплакал, жалко, по-стариковски. Испуганная кошка спрыгнула с его колен.
Уже двое суток Джон находится в Москве и ни разу не позвонил. Прежде, когда мальчик учился в Нью-Йорке, они не виделись неделями, но это было совсем другое. Что-то подсказывало отцовскому сердцу, что с Джоном случилась беда. Вирскому Браун звонил дважды, и тот заверил, что все идет хорошо, что он следит за мальчиком и доволен им. Но что-то Вирский недоговаривал, и старик задавал новые и новые вопросы. В конце последнего телефонного разговора Вирский с раздражением намекнул, что не хотел бы слишком частых звонков от Брауна. Он, отец Браун, воспитал Джона для Ордена. Теперь Орден позаботится о Джоне.
Формально Вирский был прав. Никто из членов Ордена не смел подвергать сомнению решения Верховных Рыцарей. Однако что-то в Вирском не нравилось Брауну. Против него протестовала его душа.
Да он просто использовал семью Браунов как питомник для выращивания русского мальчика! Теперь старый пресвитер это ясно понимал. Пятнадцать лет назад к Браунам явился мужчина высокого роста, спортивного телосложения, в белом костюме и, как заметила Долорес, с прекрасно ухоженными ногтями. По-английски он говорил хорошо, с еле заметным акцентом, но кто в Америке замечает акцент? Он предложил Браунам усыновить восьмилетнего ребенка из СССР. Здорового, без плохой наследственности.
Браун удивился. Разве в СССР некому усыновить сироту? Кто позволит вывезти ребенка? Ведь это политический скандал. Это наши проблемы, сказал визитер. В СССР жизнь мальчика под угрозой. Его разыскивают влиятельные люди, заинтересованные в его смерти. Браунам предлагается спасти невинное создание. За это гарантируется ежемесячная солидная сумма.
Это была ошибка. Пастор Браун отказался в самой жесткой форме. Это грязное дело, заявил он незнакомцу. Все дела с большими деньгами — грязные дела. Мы с женой не будем участвовать в грязном деле.
Проблема в том, сказал незнакомец, равнодушно глядя в глаза Брауна, что в детском доме мальчика рано или поздно найдут. Но никому не придет в голову искать его в семье пресвитера в Питсбурге. Ему даже не нужно менять настоящую фамилию. Больше того: фамилию необходимо оставить. Его нужно воспитать как Джона Половинкина.
В конце концов незнакомец предъявил записку от Вирского, состоящую из одного слова: «Соглашайтесь!». Но не это письмо, похожее на приказ, решило судьбу Джона Половинкина. Всё решила фотография, которую незнакомец показал Браунам. Сделанная отличным фотографом крупным планом, анфас, она потрясла пастора Брауна. Он и раньше встречал в детях этот сухой блеск глаз, голодных от отсутствия родительской нежности. Но никогда еще Браун не видел детского взгляда, исполненного такой обиды на весь белый свет. Через неделю Долли, обезумевшая от материнской любви, которой она в себе еще не знала, первый раз купала русского мальчишку в душистой пенной ванне. И плакала от счастья.