— Выписали!
— Что сделаем с ними?
— В печь их! В огонь их!
— А для чего?
— Чтобы бесы от дыма задохнулись!
— Молодцы! Айда бесов выкуривать!
— Разве вы не идете с нами? — спросила Нифонтова Джона.
— Я хотел бы погулять в вашем саду.
— И прекрасно! У нас в саду хорошо!
Джон лежал на спине в тени раскидистого яблоневого дерева в невысокой, недавно скошенной и потому особенно остро пахнувшей траве. Большие желто-красные яблоки висели прямо над его лицом, грозя упасть, но Джон не видел их. Слезы душили его. Ему были ненавистны и Чикомасов, игравший с детьми в идиотские игры с «бумажками», и Нифонтова с ее дешевой моралью, и эти дети, бедно одетые, постоянно недоедающие, изображающие радость от встречи с гостем, хотя каждый в это время мечтал только о подачке, только о том, чтобы что-то урвать себе от привезенных подарков. Память стремительно возвращалась к нему. Это было самое мучительное и нежеланное, но и самое необходимое, без чего с этой секунды он не смог бы жить…
Он вернулся к машине с равнодушным выражением на лице. Возле «Нивы» стояла девочка лет десяти-двенадцати с ненормально большой головой и кривыми ножками, мешковато обтянутыми выцветшими до желтизны розовыми колготами. Она задумчиво ковыряла в носу и с любопытством рассматривала запасное колесо на задней дверце машины. Заметив Джона, девочка пустилась наутек.
— Постой! — крикнул Джон.
Девочка вернулась.
— Васька, — заговорщически сообщила она, поджав губы, как взрослая, — конфеты у меня отобрал.
Джон стал рыться в карманах. В одном из них лежали доллары. Не раздумывая, он протянул девочке новенькую стодолларовую купюру. Та внимательно изучила ее и вернула обратно.
— За это ничего не дадут. Здесь нет дяди Ленина.
— За это тебе дадут очень много, — возразил Джон.
Девочка схватила купюру и убежала.
Джон залез в машину и задремал. Он проснулся от приглушенных, но возбужденных голосов рядом с открытым окном.
— Джон, голубчик! — тревожно спрашивал Джона Чикомасов. — Вы сами дали Ниночке деньги?
— Конечно.
— Слава Богу! А тебе, Серафима, грех было такое подумать!
— Это ничего не меняет, — сурово сказала Нифонтова. — Нина, сейчас ты вернешь дяде деньги и извинишься перед ним. Будем считать, что ты сделала ошибку и исправила ее.
— Нет, — со слезами в глазах прошептала девочка. — Это моя денежка.
— Хорошо, — согласилась директор. — Раз дядя сам тебе ее дал, она действительно твоя. Но, по крайней мере, отдай ее мне на сохранение. Ведь ты понимаешь, что держать ее в тумбочке нельзя. Все девочки захотят посмотреть на такую красивую денежку, и от нее ничего не останется.