Я поднялся, прислушался. Подождал. Света фонарей больше не было. Не было слышно и голосов. Часовые ушли. Внезапно где-то вдали блеснули фары взбирающейся на холм машины, сверкнули еще раз и исчезли за поворотом. Я подождал еще пару минут для верности, а потом пошел к тому месту, где видел лучи фонариков.
Я не спешил. Я был настороже и полон решимости. Сердце гулко билось в груди, но ступал я абсолютно бесшумно. Я передвигался как полевка, пытающаяся обмануть бдительную сову. Я не выпрямлялся полностью. Я шел согнувшись, скользя ногами по траве, как индеец из племени сиу в своих мягких мокасинах. Я остановился. Прислушался. Двинулся дальше. Остановился. Двинулся. Прислушался к своему дыханию. Я дошел до кромки леса. Опять остановился.
Между мной и лесом оставалась низко протянутая изгородь из колючей проволоки. Я наступил на нее левой ногой, перенес правую ногу, шагнул вперед, приставил левую ногу. Остановился. Лес кишел ночными звуками, шелестел листьями. Я зажег фонарик, нащупал лучом еле видную тропинку, выключил фонарик и доверился собственному носу.
Лунный свет пробивался сквозь кружево листьев, бросая на землю разорванные белесые пятна, моя тень пританцовывала в лунных бликах. Я останавливался чуть не каждую минуту, прислушиваясь, не хрустнет ли под чьей-то ногой ветка, не раздадутся ли над моим ухом голоса. Нет, тихо. Я на секунду включил фонарик, снова выключил его. Обернулся, чтобы взглянуть на поле, где несколько минут назад сидел с коровами. Пошел дальше. Включил фонарик. Выключил. Остановился. Прислушался. И тут почувствовал тот запах.
Вы знаете, что у страха есть запах? Даже давно ушедший ужас оставляет после себя тот особенный запах, который ни с чем не перепутаешь. Мама бы его точно почувствовала, и я тоже. Он висел в воздухе – мускус и вонь, медь и ржавчина, огонь и вата. Я мог бы дотронуться до него, мог бы отломить от него кусок, положить в карман и держать там. Мог бы пугать им всяких неприятных типов, из тех, кто угрожал мне в баре, из тех, кто показывал мне нож. Этот запах заставил бы их драпануть со всех ног и больше не приближаться.
Я невольно шагнул назад и наступил ногой на сухой сучок. Он треснул. Лист, оторвавшись от ветки, мазнул мне по лицу. В лунном свете я уловил в деревьях какую-то странность, неправильность, ошибку природы. Я стоял неподвижно, забыв, зачем пришел. Мгновение застыло посреди настоящего, размазалось по нему, как неподвижная капля черной воды, ничего не отражающая, всепоглощающая, жадная, тянущаяся поглотить и будущее. И все вокруг меня застыло. Все, кроме… Все застыло, кроме черного пятна, что тихо покачивалось высоко в кроне дерева, примерно в двадцати футах от моего носа.