Мы ехали минут двадцать и на верхушке холма свернули на ухабистую дорогу, ведущую в буковый лес. Деревья стояли вокруг высокие, прямые, с густыми кронами, и, когда Поллок заглушил мотор, я открыл свое окно и стал слушать, как ветер шелестит усталыми листьями. Птицы свистели и трещали на разные лады, на несколько секунд вдруг замолкли, но потом запели с новой силой. Я чувствовал на себе их взгляды – внимательные взгляды черных бусинок-глаз, их склоненные набок головки были обращены в нашу сторону. Может быть, они думали, что я дам им зернышек или раскрошу для них горбушку хлеба? Нет, скорее всего они вообще ни о чем таком не думали. Я читал, что у средней птички мозг размером с горошину, так что чем она вообще может думать? Наверное, правы ученые: птицы действуют в основном так, как им подсказывает инстинкт. Я чуть было не спросил Поллока, знает ли он, как работает птичий мозг, но тут Смит повернулся ко мне и сказал:
– Итак, Эллиот.
– Что?
– Я работаю в Бристоле.
– Правда? – спросил я. Я был в Бристоле несколько раз. Я даже проехал по их подвесному мосту и посмотрел вниз на реку. А еще успел побродить по берегу реки и все удивлялся, зачем местные бросают мусор в кусты.
– Да, я работаю в отделении, которое занимается борьбой с коррупцией. Коррупцией в полиции. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Я же не идиот, – сказал я.
– Конечно нет.
– Вы проверяете Диккенса.
– Точно так.
– Он что, плохой полицейский?
Лицо Смита не изменилось, и я взглянул на него более внимательно. У него был нос, рот и глаза, как у всех людей, но само лицо казалось удивительно пустым. Лишенным черт, совершенно неприметным. Оно напоминало стену, за которой ничего нет. Ни садика, ни моря, ни дороги, ни людей. Представляете? Наверное, такое лицо идеально для работы секретного агента.
– Вот именно, – сказал Смит. – Он очень плохой полицейский. Он уже достаточно долго действует нам на нервы, поэтому пришло время с ним покончить.
– А почему вы раньше не могли с ним покончить?
– Ты задаешь слишком много вопросов, Эллиот.
– Правда?
– Да, а тебе стоило бы подумать о том, как говорить меньше, а делать больше.
– Может быть, я могу сказать то же самое о вас, – пробормотал я, и на мгновение выражение лица Смита все же изменилось. Углы рта раздраженно дернулись, он пару раз мигнул. Но пустота тут же вернулась обратно, шлепнулась ему прямо на лоб. Он поцокал языком.
– Ничего ты такого не скажешь. – сказал он.
– О'кей, – сказал я. Чего спорить? Их все равно не переспоришь. – Так чего вы от меня хотите?
– Правды. С самого начала.