Каждый раз, вспоминая о Яне и об их разрыве, Алене становилось грустно и больно. Подруга предала в неподходящий момент, если только бывает подходящий момент для предательства. Но она дралась за свое счастье, дралась неистово, отчаянно, и тут уж было не до подруг. Тем более Алена всегда невольно напоминала Яне, что, кроме борьбы, может быть и другой путь, может, не столь сладостный…
Алена так и стояла напротив алтаря. Большая, темная икона Христа Спасителя притягивала взгляд, требовательно и страшно. Алена не могла отвести глаз, хотя видела ее уже десятки раз. «Она как царственная особа. Ты никогда не можешь заговорить с ней первым. Жди, пока она заговорит с тобой». Так вот что имел в виду Шопенгауэр, когда говорил эти загадочные слова. Казалось бы — чего ждать, подходи к иконе и говори, проси. Да разговор-то ведь — это когда говорят двое, по крайней мере, один внимательно слушает, внимает…
Алене очень хотелось что-то сказать в ответ на то, что она, как ей показалось, услышала. Попросить… Но как это сказать? «Сделай так, чтобы мне не было страшно…» Это же не волшебник с белой бородой — махнул волшебной палочкой, и Алене больше не страшно… А может, именно так? Просто надо верить? Понять, в чем грешен, раскаяться, и все остальное будет легко и просто… Не будет никто скрестись в дверь по ночам… и идти за ней по лестнице, останавливаться, когда останавливается она, и быстро сбегать вниз…
Алена еле слышно проговорила, подойдя поближе к иконе:
— Господи, помоги мне, дай мне силы. Мне больно, Господи. Мне страшно, дай мне силы. — Ей показалось, что то ощущение от иконы, которое возникло у нее вначале, как будто она что-то чувствовала, слышала, не понимая слов, становится все меньше и слабее. — Если ты слышишь меня… — сказала она совсем тихо.
Из алтарной двери вышел отец Григорий. Заметив Алену, он, почти не замедляя шага, взглянул в ее лицо.
— Что-то загрустила ты, дочь моя, — негромко сказал он, проходя мимо. — Пришла бы на исповедь, покаялась…
— Я…
Как отказаться так, чтобы он не обиделся? Ведь на исповеди пришлось бы слишком многое рассказывать, втискивая это в рамки узаконенных грехов…
Отец Григорий согласно качнул головой, хотя она так ничего и не сказала, и мягко предложил:
— Идем-ка в сад.
Они вышли в церковный двор. Здесь никого не было, кроме садовника, подрезавшего невысокие кусты. Клумбы уже были засажены невысокими крепенькими кустиками рассады. Во дворе было очень тихо. Раньше здесь было почти не слышно и не видно города, а теперь он постепенно стал наползать огромными новыми строениями на маленькую церковь Троицы, четыре века стоящую в селе Хорошеве на берегу Москвы-реки.