Однако, пожалуй, более всего поверить в себя ребятам помогали не беседы и психологические тренинги, не стрелковая подготовка, а игры.
Их было две.
Самой любимой Родионычем и самой ненавистной для его воспитанников была игра под названием «Убей животную». В роли «животной» обычно выступали две зверушки – собака или крыса. Их ловили в самодельные ловушки, причем полковник отбирал всегда только самые крупные и агрессивные экземпляры. Пойманного зверя некоторое время держали в клетке в подвале вокзала, голодом доводя до кондиции, а потом в один прекрасный день, когда у мутантов начинался сезонный гон, выпускали в отсек с человеком, причем обязательным условием являлась полная его обнаженность. Если это была собака, то разрешалось взять с собой нож или саперную лопатку, и это было еще терпимо. Но вот если в отсек выпускалась крыса, то боец обязан был убить ее голыми руками. И это была настоящая жесть… Крыса – быстрая, вертлявая, агрессивная – не находя выхода из замкнутого пространства отсека, мгновенно зверела и в бешенстве бросалась на врага. Поймать и придушить ее было чрезвычайно трудно – она изворачивалась, выскальзывала из рук, бросалась прямо в лицо, атакуя глаза, рвала длинными острыми зубами руки, пыталась добраться до горла… После боя на теле можно было насчитать не один десяток укусов, а уж о ломке от яда, попавшего в организм с зубов, и говорить не стоило. В дни таких игрищ количество пациентов у Айболита резко прибавлялось, и нередко на койках больничного отсека поголовно валялись все родионычевы воспитанники.
Кроме игры в «Убей животную» полковник так же практиковал веселую игру, которую сам он называл «Карнавал вурдалаков». Проводилась она в подвале вокзального здания регулярно, и Родионыч придавал ей исключительное значение – игра эта, пусть и жестоко, но крайне эффективно приучала его воспитанников к виду крови.
Игра заключалась в следующем.
За день до «карнавала» на поверхности проводилась настоящая охота на мутантов. Преимущественно это были собаки и выродки, но иногда попадался и куропат, и это значило, что праздник удастся на славу.
Убитые мутанты стаскивались в подвал и тут же свежевались силами трех-пяти бойцов. Кишки и прочую требуху раскидывали по полу, содранные шкуры бросали тут же, тушки подвешивали на крюки к потолку и оставляли на ночь, давая стечь крови. Единственный, кто не обдирался – это куропат. Ему распарывали брюхо, изымая содержимое, а тушу оставляли в дальнем углу. После этого рано утром тушки снимались с крюков, рубились на части и разбрасывались тут же, на полу. Все это обильно поливалось водой, включалось тусклое освещение – и подвал становился преисподней… Мерзкой, отвратительной и кровавой. И по этой преисподней, круг за кругом, по лужам крови, между длинных сизых веревок кишок, кусков мяса, шкур, гроздьев внутренних органов и прочей требухи ползали воспитанники. Гвоздь программы – куропат – оставался на последок. Бойцы, полуживые от перенесенных испытаний, давящиеся рвотными спазмами и закатывающие глаза, становились перед куропатом и полковник начинал по одному погружать их в его кровавое чрево. Продержав с минуту внутри, он распахивал шкуру и извлекал человека наружу. Некоторых в полубессознательном состоянии со свободно плавающим взглядом, а некоторых и вовсе в глубоком ступоре. Никаких реанимационных процедур не оказывалось – бойца в обмороке сгружали куда-нибудь в угол и продолжали тренировку, предоставляя ему полное право приходить в себя самостоятельно. В этом тоже был практический смысл – на поверхности мамок-нянек не будет, и справляться со своим организмом придется самому.