— Миш, я многое могу понять, но это перебор явный.
Если у тебя это вызывает досаду, не делай этого. При чем тут священник?
— При том, что полнота богопричастности не вернется без его разрешительной молитвы.
Миша говорил еще что-то про энергию, которая дается священнику в рукоположении, снова вспоминал «сканирующий луч» и объяснял, что молитва священника стирает все нехорошее в «базе данных», — Раздолбай ничего больше не слушал. Миша стал ему понятен, и он пропускал его слова мимо ушей, как детскую чушь.
«Талантливый скрипач, хороший парень, но двинулся на Библии, — думал Раздолбай, поддакивая невпопад. — Я бы тоже, наверное, двинулся, если бы меня пытались зарезать, но есть все-таки пределы двинутости. Фантазировать, как устроен мир, и пытаться толковать Библию — это даже круто. Но сообщать какому-то попу, что ты дрочер — клиника!»
— …поэтому держусь, сколько могу, стараюсь к этому больше не возвращаться, — продолжал Миша, не замечая, что Раздолбай кивает, глядя сквозь него. — Когда срываюсь, хочу скорее попасть на исповедь. Я знаю, что со стороны это дико, но приходится выбирать — минутное удовольствие или радость богопричастности. Сам факт, что такой выбор существует, для меня уже доказательство Бога.
— Какой Бог? Ты себя просто настроил так, — ответил Раздолбай, поймав нить разговора.
— Я себя настраивал, что в этом нет ничего плохого. Это не мой настрой, не мной установленный выбор.
— Долго воздерживаться вредно, знаешь об этом?
— Зачем долго? Женюсь, и все будет нормально.
Эта дикость стала последней каплей в чаше терпимости к чужим взглядам, и Раздолбай решил выказать все, что думает о Мишиной «вере».
— Миша, я к тебе очень хорошо отношусь, и все, что ты рассказал, было интересно, — заговорил он, стараясь не раздражаться. — Если честно, я думаю, вся твоя «богопричастность» — навязчивая привычка. Я так в третьем классе счастливые номера на машинах высматривал. «Двадцать три — тридцать два — мое счастье!» Если раз в день такой номер не находил, боялся, что может плохое случиться — двойку получу или заболею. Забыл про это на каникулах, потому что в пионерлагере машин не было. Меня тоже в детстве крестили, и никаких прекрасных чувств я не помню. Мокро было, холодно и неприятно. Никакого «голоса» в себе я не слышал.
«А кто вчера говорил тебе, что Мартин и Валера не правы?» — мелькнула мысль, но Раздолбай не обратил на нее внимания.
— Может быть, ты привык игнорировать этот голос, и он умолк? — предположил Миша.
— Ничего я не игнорирую. Я тоже иногда сам с собой спорю, но это борются мои мысли и нет там никакого «голоса свыше». Ты говоришь: «Женюсь, все нормально будет». Жениться надо не потому, прости, что дрочить нельзя и терпеть не получается. Люди в тридцать лет женятся, в тридцать пять, пока нагуляются и дозреют. А если ты до тридцати своего человека не встретишь, так и будешь мучиться?