должны покончить с этим, иначе нас засосет, мы станем как репа в амбаре; еще несколько гонок, и у нас не останется выбора, мы сойдем с ума. Нас привяжут к кроватям — ты этого хочешь? Нужно покончить с этим, — говорила она, — пока мы еще можем это сделать. Неужели это все, чего ты действительно хочешь? Это все, чего ты действительно хотел?»
— Я тебе все время говорю, — сказал он, — и говорю еще раз: уже скоро. Хорошо? Уже совсем, скоро мы с этим покончим.
Вот так они теперь разговаривали, он и Хильда, так они говорили и перед тем, как идти, куда должны были пойти, и это ощущение надвигающейся беды объединяло и подталкивало обоих к решению, настолько необратимому, что оно уже начинало проникать в их жизнь, обвивая их своими усиками; но все же он будет оттягивать принятие этого решения сколько сможет, сколько смогут они оба. Не то чтобы это было наркотиком, хотя, конечно, это было наркотиком, но дело не в этом: он все глубже постигал особенности техники, и теперь он собирался выиграть, отточив до предела свой метод и собрав в кулак волю. Дайте ему выиграть, отпустите вперед; если он сумеет победить, выжить и мозги его не лопнут, то Дерби освободит его до конца жизни, даст возможность вести исследования. Однако восемь к пяти. Восемь к пяти — это ужасное, чудовищное занижение, Леди не из категории восемь к пяти, она не из этой группы: он рассчитывал на три к одному, четыре к одному. Означало ли это, что в публике сидят еще большие дураки, чем он, или здесь присутствует какой-то неожиданный элемент, нечто, о чем он не подозревает?
Он не знал ничего. Но: «Прежде всего не следовало в это ввязываться», — голос Хильды все еще звучал в ушах, растерянный и расстроенный. На экране большие глаза, крупные губы, нежные скулы; бутон лица безо всякого следа предстоящих скачек, уже не его лицо, но разве может быть иначе? Угрюмое лицо, лишь поцелуй света, исходящий из глаз, окрашивающий щеки, угрюмость удара молота, но все же он застал ее врасплох с этим светом, и в ней было чувство, внезапные жесты, быстрый промельк или пульсация этого света, который превращал ее лицо в лицо неповторимого чудесного ребенка, налет трансцендентности и сияние, холодное сияние, омывающее его, словно вода, влекущее его к их дальнейшей, еще более глубокой близости, хотя они и без того были близки.
— Нам кажется, что мы владеем ситуацией, — говорила она, как не раз говорила прежде и скорее всего будет говорить и впредь, — но это не так. Мы ничего не контролируем, мы забираемся в эти машины, и что они с нами делают? Фаталист, — говорила она, — вот как я себя называю, фаталист; а потом мы начинаем действовать, и все меняется. Я никогда не задумываюсь над тем, что здесь происходит, пока не окончится первая дюжина заездов, но мы-то что