И, как будто гнев молодого человека вырвался наружу и призвал его, по скрипучему гравию тропинки прошел дядя Тромп и остановился у входа в мастерскую. Постоял, привыкая к свету свечи, и подошел к Манфреду, сидевшему на кровати. Матрац заскрипел и провис, когда он опустился на него.
Целых пять минут они сидели в тишине, прежде чем дядя Тромп спросил:
– Значит, ты сумел прочесть книгу?
Манфред с трудом вернулся к реальности.
– Я думаю, это самая важная из всех написанных книг, – прошептал он. – Такая же важная, как Библия.
– Это кощунство, йонг.
Дядя Тромп старался выглядеть строгим, но довольство смягчило линии его рта, и Манфред не стал извиняться.
Напротив, он взволнованно продолжал:
– Я впервые понял, кто я и почему я здесь.
– Значит, мои усилия не пропали зря, – прошептал дядя Тромп, и они снова долго молчали. Потом старик вздохнул. – Писать книги – одинокое занятие, – задумчиво сказал он. – Как рыдать ночью, в темноте и одиночестве, когда никто не услышит твой плач, никто на него не ответит.
– Я услышал тебя, дядя Тромп.
– Ja, йонг, ты услышал – но только ты.
Однако дядя Тромп ошибался. Во тьме скрывались и другие слушатели.
* * *
Прибытие незнакомого человека в деревню – всегда событие; прибытие трех незнакомцев оказалось неслыханным и необъяснимым и подняло волну слухов и рассуждений; все население изводилось от любопытства.
Незнакомцы приехали с юга на еженедельном почтовом поезде. Молчаливые, с каменными лицами, одетые в строгие темные костюмы, они прошли по дороге от железнодорожной станции до маленького пансионата вдовы Ворстер, неся свои саквояжи, и больше их не видели до воскресного утра, когда они вышли из дома и плечо к плечу прошли по изрытой дороге, мрачные и сосредоточенные, в черных одеяниях священников Голландской реформистской церкви и белых воротничках, неся Библии в кожаном переплете в правой руке, как сабли, готовые выхватить их из ножен и обрушить на Сатану и его приспешников.
Они прошли по проходу между сиденьями и, словно по праву, заняли первые места под кафедрой проповедника. Семьи, поколениями сидевшие на этих скамьях, не стали возражать и тихо нашли себе место на задних рядах.
Слухи о присутствии незнакомцев – их уже прозвали «тремя мудрецами» – распространились по всей округе, и даже те, кто годами не заходил в церковь, заполнили все места и даже стояли у стен, привлеченные любопытством. Такого сбора паствы не было даже в последний День Дингаана[41] – день обета Господу в благодарность за победу над ордами зулусов, один из самых священных праздников в календаре реформисткой церкви.