Пение было впечатляющим. Манфред стоял рядом с Сарой, и его так тронула хрустальная красота ее приятного контральто, что он стал подпевать – непоставленным, но звонким тенором. Даже в низко надвинутом капюшоне традиционного наряда воортреккеров Сара, золотоволосая и прекрасная, казалась ангелом, ее лицо сияло религиозным экстазом. В четырнадцать лет она только начала расцветать как женщина, и у Манфреда перехватывало дыхание, когда он смотрел на нее поверх книги церковных гимнов, которой они пользовались сообща, а Сара улыбалась ему доверчиво и с восторгом.
Гимн допели, паства, шаркая ногами и кашляя, расселась по местам. Наступила выжидательная тишина. Проповеди дяди Тромпа славились по всей Юго-Западной Африке, они считались лучшим развлечением после нового кинотеатра в Виндхуке, куда мало кто решался заглянуть, а в этот день дядя Тромп был в прекрасной форме; трое джентльменов с мрачными, непроницаемыми лицами в переднем ряду, трое, кому недоставало учтивости, чтобы нанести пастору по приезде обычный визит вежливости, бросали ему вызов. Он положил на перила кафедры огромные корявые кулаки, склонился над ними, как обороняющийся цирковой борец, потом с открытым презрением сверху вниз посмотрел на паству, и все задрожали от ужаса и радости, точно зная, что предвещает это выражение.
– Грешники! – взревел дядя Тромп. Этот громовой вопль отразился от балок крыши, и трое джентльменов подскочили, словно над ними просвистело пушечное ядро. – Дом Господень полон нераскаявшихся грешников… – и дядю Тромпа понесло; он молотил слушателей страшными обвинениями, уничтожал их тем особым тоном, который Манфред про себя называл «Голосом», потом успокаивал звучными пассажами и обещаниями спасения, прежде чем снова пригрозить кипящей смолой и вечным проклятием, пока некоторые женщины не начали рыдать не таясь. Слышались хриплые непроизвольные возгласы: «Аминь», и «Хвала Господу», и «Аллилуйя», а в конце все с дрожью опустились на колени, а он молился за их души.
После проповеди слушатели выходили из церкви, испытывая своего рода нервное облегчение, словоохотливые и радостные, словно только что благополучно пережили стихийное бедствие вроде землетрясения или шторма. Три незнакомца вышли последними. У дверей, где их ждал дядя Тромп, они пожали ему руку и каждый что-то негромко и с серьезным видом сказал.
Дядя Тромп внимательно выслушал их, отвернулся на мгновение, советуясь с тетей Труди, и сказал:
– Вы окажете мне честь, если придете в мой дом и сядете за мой стол.
Четверо мужчин степенной процессией двинулись к пасторскому дому; тетя Труди и дети шли за ними на почтительном расстоянии. По дороге тетя Труди лихорадочным шепотом наставляла детей, и, едва переступив порог, девочки бросились раздвигать занавеси в столовой – эту комнату использовали только в редких случаях – и носить из кухни на тяжелый стол, доставшийся тете Труди в наследство от матери, обеденные приборы.