Он вяло встал и побрел в дом. Открыл шкафчик над раковиной. Осталась одна бутылка «Хейга»[93].
«А что с остальными? – спросил он себя. – Мыши съели?»
Он сорвал с бутылки крышку и поискал стакан. Все стаканы, грязные, грудой лежали в раковине. Шаса поднес бутылку к губам, и от алкогольных паров заслезились глаза. Он опустил бутылку и посмотрел на нее. В желудке что-то повернулось, и Шасу охватило неожиданное отвращение, и физическое, и нравственное.
Он опрокинул бутылку над раковиной и смотрел, как с бульканьем исчезает золотая жидкость. Как только она исчезла – когда было уже поздно – вернулась во много раз более сильная потребность в ней, и Шасу охватило отчаяние. В горле пересохло; руки, державшие пустую бутылку, тряслись. От стремления забыться болел каждый сустав, и глаза жгло так, что приходилось постоянно мигать.
Шаса бросил бутылку об стену, выскочил на солнечный свет и побежал вниз, к пляжу. Сбросил повязку и шорты, нырнул в холодную зеленую воду и поплыл кролем. К тому времени как он доплыл до выхода из бухты, все мышцы в его теле болели, а дыхание обжигало легкие. Он повернул и, не снижая темпа, поплыл к берегу. Коснувшись ногами песка, повернул обратно и поплыл в море. Так он плавал час за часом и наконец до того устал, что последнюю сотню ярдов до берега плыл медленными мелкими гребками.
Он выполз на берег, упал ничком на мокрый песок и лежал, как мертвец. Только к середине дня к нему вернулось достаточно сил, чтобы встать, оттолкнувшись от песка, и захромать к хижине.
Остановившись в дверях, он посмотрел на устроенный им беспорядок. Потом достал из-за двери метлу и принялся за работу. И управился лишь к концу дня. Единственное, с чем Шаса ничего не мог поделать, было грязное постельное белье. Он увязал грязные одеяла и простыни в узел вместе со своей грязной одеждой, чтобы отдать в Вельтевредене мужчинам-прачкам. Потом наполнил из бака для дождевой воды котелок и вскипятил на печи.
Он старательно побрился, надел самую чистую рубашку и брюки, какие смог найти, и прикрыл глаз повязкой. Запер хижину и спрятал ключ; потом, прихватив тюк грязной одежды и белья, пошел вверх по тропе. Его «ягуар» был в пыли и пятнах морской соли. Аккумуляторы сели, и Шасе пришлось подтолкнуть машину с горки, чтобы мотор завелся.
Сантэн была у себя в кабинете, за столом, изучала документы. Когда он вошел, она вскочила и готова была броситься к нему, но с явным усилием остановилась.
– Здравствуй, chеri. Отлично выглядишь. Я беспокоилась о тебе. Ведь прошло целых пять недель.
Полоска на глазу по-прежнему вызывала у нее ужас. Глядя на нее, она всякий раз вспоминала последние слова Изабеллы Малкомс: «Око за око, Сантэн Кортни! Попомните мои слова – око за око!»