Вадим Глинский был мамин сын. Не маменькин сынок, отнюдь нет, она и сама была бы этим недовольна, да и время было не такое — не для неженок. Он был просто мамин сын, потому что у него, кроме матери, никого на свете не было, так же как и у нее не было никого, кроме него.
В старинных романах про таких, как Вадим, писали: он был сыном бедных, но благородных родителей. О бедности их, которая действительно имела место, и даже очень, он как-то никогда не задумывался: после войны все или почти все были бедны, а вот благородство понимал по-своему.
Поскольку мать была учительницей, Вадим с детства часто слышал слово «отличник». Он знал, что отличник — это такой хороший человек, который всегда и во всем первый, который не боится трудностей и с радостью бросается их преодолевать, которого все любят и уважают. И тогда же, в детстве, он понял, что его родители — отличники. Точнее, что отличник должен быть таким, как его родители.
Так он и жил с этим ощущением и тяжким бременем — быть достойным своих родителей.
Какая у него была мама! Вадим не знал, что такое ясли, детский сад, интернат, «пятидневка» (уже в школе он услышал это бодрое звонкое словцо и решил, что речь идет о младшей сестре пятилетки)… Когда Вадим родился, мама ушла из школы и устроилась на работу в библиотеку. Потому что в класс с собой младенца не возьмешь, а в библиотеку — можно. Конечно, не в зал, где выдают книги, а в книгохранилище. Так официально называлась комнатка в районной библиотеке, заваленная старыми, списанными и поврежденными книгами.
Сначала Вадим спал в корзине, потом ползал в углу, отгороженном стульями. Потом сидел за длинным столом, напротив мамы, читал или рисовал. В этой полуподвальной комнатушке было на диво уютно, тепло зимой и прохладно летом.
Зима наметала сугробы в пол-окна, весна гремела в водосточных трубах, летом пышный куст сирени заглядывал в окно, стряхивая на подоконник муравьев, может быть, родственников того дальневосточного муравья, который однажды, в далеком будущем, свалившись с ветки жимолости, увидит на другом подоконнике озерцо шампанского, открытого в честь счастливой женщины по имени Альбина.
Мама заполняла карточки своим круглым идеальным почерком (как в прописях — нажи-им, волосяная ли-иния), или подклеивала растрепанные книги, или рассказывала Вадиму про отца — какой он был замечательный, добрый и смелый; или читала наизусть «Евгения Онегина»… Она ведь была отличница и все всегда делала лучше всех: готовила, шила, вязала, мыла окна — так, что они делались прозрачнее воздуха. А когда в библиотеке намечалась какая-нибудь сверхурочная работа и заведующая обводила сотрудников испытующим суровым взором, мама торопилась поднять руку и быстро, словно пугаясь, что кто-то другой опередит ее и отнимет эту почетную обязанность, говорила: