Она достала из кармашка блузки мятый листок и положила на стол — посередине, на то самое место, где пару дней назад лежала открытка от Альбины.
Марина осторожно взяла записку, развернула, пробежала глазами по строчкам. Изумленно взглянула на Галю, опустила глаза и прочитала еще раз.
— Откуда у тебя это?
— Ворон потерял. А я нашла, — хмуро пояснила Галя.
Марина недоверчиво покачала головой:
— Так прямо и потерял?
Галя усмехнулась:
— Ну почти… А зачем она ему? Мучить ее потом всю жизнь, глаза колоть? Ты бы видела, как он вокруг меня плясал с этой запиской, как орал! Наизусть уже выучил! Думаешь, Альбине приятно будет видеть, как он с этим к каждому суется и объясняет, какой он хороший, а Глинский плохой…
— Ну, каждому он вряд ли будет показывать, — неуверенно возразила Марина.
— Мне же показал. А мы с ним, сама понимаешь, не друзья.
Галя поставила на стол хирургический лоток, смяла записку и бросила бумажный комок в лоток.
— Подожди! — Марина вытащила комок, расправила, прочитала еще раз. — Как же так? Почему? Разве так можно? Я не понимаю…
Галя пожала плечами:
— Чего тут не понимать? Теперь, конечно, поздно — после драки кулаками не машут. Но, если хочешь, могу объяснить. Мой Жгут отправил на станцию Сережу на «газике», чтобы привезти и отвезти обратно Альбину. А твой Голощекин в последний момент заменил Сережку на этого Бондаренко. Голощекин что-то про него знает, и Бондаренко у него в шестерках ходит. Никита ведь любит про каждого что-нибудь знать. Потому что, когда знаешь, легче в кулаке держать. Что, ты за своим мужем не знала такого?
Марина зябко обхватила себя за плечи и понурила голову:
— Знала.
— У Бондаренко по пути машина заглохла. То есть это он говорит, что заглохла, а уж как там на самом деле было, я не ведаю. Факт тот, что они к поезду опоздали. Глинский уехал. А Голощекин в это время был на станции. Зачем? Он и проводил Глинского, прямо на поезд посадил. И что уж он ему сказал… Дело темное. Главное, что я ни на секунду не сомневаюсь, что они с Вороном всю эту комбинацию заранее разыграли.
Галя снова скомкала записку и бросила в лоток. Поднесла горящую спичку. Листок вспыхнул, веселый крохотный костерок мгновенно разгорелся и так же мгновенно погас. Остался пепел, еще хранящий очертания сожженного письма. Галя дунула, и пепел осыпался черной хрупкой пылью.
Отвернувшись к окну, глядя на зарождающийся день, Марина глухо произнесла:
— Не представляю, что такого можно сказать человеку или что такого можно сделать с ним, чтобы он предал свою любовь, уехал, оставив подлую записку. Не пытал же его, в самом деле, Никита… Даже если он к этому имеет какое-то отношение…